Игорь Акимов - Дот

Почему он опять очнулся? Кто знает. Так наглотался дыма, что должен был уснуть вечным сном, но поди ж ты — пришел в себя. Возможно, его душа, которая жила с ним в гармонии, воспротивилась смерти, возможно, ей пока не пришло время уходить, — вот она и поделилась с ним своею жизненной силой. Кашлять он начал еще в беспамятстве. Он захлебывался кашлем, выбрасывая из себя залепившую альвеолы копоть, от этого кашля очнулся, стянул с лица высохшую маску, опять помочился в нее, закрыл ею все лицо (сейчас глаза были не нужны — так почему бы их не поберечь?) — и принялся за прерванную работу. Он сообразил, что если вынутые кирпичи складывать аккуратно, стеночкой, то на этом можно выгадать пространство. А мусор — все туда же — мимо себя — под ноги. И вперед, вперед. Сантиметр за сантиметром.

Он был так сосредоточен на каждом движении, что с опозданием осознал тишину. Где-то рядом — но уже без прежней силы — гудело пламя; иногда был слышен шорох проседавшего мусора; а вот взрывов и стрельбы не стало. Когда же это случилось?

Вопрос был досужий. Какая разница — когда? Важно, что наши наконец-то получили подкрепление, отбили немцев и теперь гонят их к границе. А еще вероятней, что все здесь и закончилось. Потому что даже дальний бой Ромка должен был слышать: земля и камень проводят звук лучше телеграфа. Жаль, что дым донимает. Кабы не дым — залег бы сейчас поудобней, даже поспал бы, и спокойно бы дождался, когда ребята разгребут завал. Что именно так бы и случилось, Ромка не сомневался ни секунды. Ведь когда вспомнят, что он, Ромка Страшных, был заперт в каталажке, — все бросятся на помощь. Все — кто уцелел. Даже если бы хоть один остался живым, — он бы пришел и докопался до меня. Живого или мертвого. Факт. Жаль, что из-за дыма я не могу доставить им удовольствия спасти меня.

Он опять принялся за дело. Сначала потел — от слабости, от духоты, от недостатка воздуха. Потом пот кончился — и стало еще тяжелей. Ромка больше не задумывался, сколько времени прошло, сколько минут или часов стоили ему очередные сантиметры лаза. Уже и дыма не стало. Ромка лез и лез. Ощупывал кирпичи, находил слабые места, вынимал, складывал и перекладывал, выгребал мусор — и лез, лез вперед и вверх. Случались небольшие обвалы; Ромка их не считал. Не прислушивался к ранам на голове и руках. О боли в спине он и вовсе забыл. Он освобождал из очередного завала руки, затем лицо, отгребал, что мог, затем упорядочивал пространство вокруг себя, чтобы было, куда складывать обломки кирпичей и куда отгребать мусор. Потом очередной обвал разрушал этот мир — и он тупо повторял все сначала: освобождал руку… затем вторую… затем освобождал лицо… Потом стало легче дышать. Ромка знал, что это означает, и когда наконец увидал над собой первую точку света — не удивился ей и не обрадовался: для этого уже не было сил. Даже теперь он был осторожен, не спешил, ощупывал хлипкий свод, аккуратно вытаскивал очередной обломок кирпича или дерева, продвигал их вниз, вдоль тела; опять ощупывал… И вот все это позади. Сумерки. Прогретая солнцем стена отдает ноющей спине свое тепло. Пахнет гарью. И еще чем-то… Выходит, подмога не подошла и наши все-таки отступили. Где ж их теперь искать?..

Сейчас покурить бы…

Был бы он не такой дурак, засунул бы остатки табака не в тумбочку, а в карман… Как мало нужно человеку для счастья!..

Темнело быстро, как всегда в эту пору. Мучила жажда. Поскольку немцы уходить не собирались, нужно было узнать, где они поставили часовых. Ромка медленно встал, и только теперь понял, откуда шел запах, который беспокоил его все время, пока он сидел.

В нескольких метрах от него, сразу за ленинской комнатой, где прежде был вестибюль, в полу зиял огромный пролом. Прямое попадание тяжелой мины. Внизу была котельная, сейчас заваленная грудой мусора. А поверх мусора лежали тела пограничников. Почти все они обгорели, и Ромка поначалу решил, что это последствия пожара. Тел было много. Видимо, немцы стащили их сюда со всей заставы. Входные двери валялись в стороне, рама обгорела до кладки. Немцы могли сбрасывать тела почти от входа.

Но потом Ромка увидал еще один труп. Он лежал в ленинской комнате возле оконного проема, рядом валялась его винтовка. Он лежал на спине, у него обгорели голова и руки, обгорели прежде, чем он погиб. А погиб он оттого, что его пристрелили в упор: прислонили дуло к груди — и пробили сердце. Но он не видел своих врагов, не видел ничего, катался по полу от боли, должно быть — кричал, а к нему подошли, что-то ткнулось в грудь — и конец. Теперь ясно: ребята обгорели не в пожаре. Их выжигали огнеметами. Осторожно ступая босыми ногами, Ромка пробрался к пролому, чтобы посмотреть, нет ли там живых. Живых не было. Они и не могли там быть: немцы добивали раненых, это сразу видно…

Ромка возвратился назад, подобрал винтовку, дослал патрон, чтобы можно было сразу стрелять, снял с убитого ремень с патронташем, примерил на себя. Было чуть свободно. Ромка стал прилаживать, передвинул бляху, и тут увидал на внутренней стороне ремня крупные буквы чернильным карандашом: «Эдуард П.»

Ромка сел рядом с телом. Сидел и смотрел прямо перед собой. Вот так повернулось, думал он, с такого, значит, боку…

Карманы у Эдьки Постникова не были вывернуты, как у тех, кто лежал в провале. Ромка достал его заскорузлый от крови комсомольский билет и положил в карман вместе со своим. Была еще записная книжка, фотография девчонки и какие-то бумажки. Разберусь потом… Ромка переложил их к себе: представится возможность — перешлю матери. Поколебался — и стащил с ноги Постникова левый ботинок. Примерил. Великоват, а все же лучше, чем босиком. Нашел свой правый ботинок, натянул, — и спустя полчаса уже пробирался через лес.

Прежде всего он направился к роднику. На это у него ушло вдвое больше времени, чем он предполагал, поскольку по пути едва не напоролся на немцев: только он собрался перейти большую поляну, на которой чахли изнуренные безводьем ряды картошки, как в стороне из-под деревьев вышли двое, — и побрели наискосок, отсвечивая касками; и навстречу им такой же патруль. Значит, там остановилось какое-то подразделение. Стерегутся. Хотя, говорят, орднунг у них в крови… Дальше Ромка пробирался осторожней, и когда, наконец, напился и набрал во флягу воды, была уже полночь.

Вода взбодрила, но буквально несколько минут спустя наступила реакция. Ромку неодолимо потянуло в сон. Только сейчас, когда он оказался в относительной безопасности, заявило о себе перенапряжение, в котором он находился уже почти сутки.

Ромка не стал упрямиться. Но завалиться под деревом рискованно: столько немцев вокруг — ни за грош попадешься. Другое дело — захорониться наверху, в ветвях, но пока найдешь подходящую развилку да сплетешь из веток настил…