Василь Быков - Подвиг (Приложение к журналу Сельская молодежь), т.2, 1981 г.

— Что же с вами произошло потом?

— При первой же возможности я бежал, передал себя в руки наших властей и чистосердечно старался искупить...

— Каким образом?

— Видите ли, вы человек еще молодой... Время было суровым. С людьми не всегда поступали справедливо.

— И с вами тоже?

Впервые с начала разговора Огородников проявил нечто вроде твердости:

— Позвольте быть искренним — считаю. Суд не принял во внимание обстоятельств, смягчающих мою вину. Вернее, я не смог доказать... И вот пришлось трудом на благо Родины искупать в местах отдаленных. Но трудился добросовестно, что и в документах отмечено, и двадцать уже лет, как с несчастным прошлым покончено и имею право честно смотреть в глаза...

— Сколько вы просидели?

— Десять лет.

«Ого! — подумал режиссер. — Десятку отгрохал да после уже двадцать с лишним прошло. С ума сойти! Когда ж эта война была?!»

— Так зачем вы пришли?

— Я уже докладывал. Как очевидец могу быть полезен...

Сергей Константинович сдержал усмешку. Он представил себе строчку в титрах: «Консультант — гестаповец Огородников».

«Забавный старик...»

— Вы хорошо помните эти события?

— Такое, товарищ режиссер, не забывается. И я считаю долгом... Бескорыстно, само собой... Исключительно в интересах истины я обязан сообщить вам то, что не мог доказать в свое время следствию, — я оказывал посильную помощь подпольщикам.

Режиссер сунул окурок в пепельницу.

«Кто он в самом деле? А если правду говорит? В жизни всякое случается...»

— И вы хотите в некотором роде реабилитироваться с нашей помощью?

Огородников замахал худыми маленькими руками:

— Что вы! Что вы! Я уже старый человек. Двадцать лет безупречной репутации. Государство наше великодушное, народ добрый. Никто меня прошлым не попрекает. Но истина важнее всего. Ведь искусство должно быть правдивым?

— Несомненно.

— Вот и я исключительно в интересах правды. Я ведь видел, знал тех, о ком вы картину снимаете.

— И Шумова. знали?

— Конечно. То есть не непосредственно, конечно. Он был руководитель. О его подлинной роли только после войны узнали. Но были другие, через которых я держал связь. Устно, к сожалению, без документов, но, сами понимаете, какие ж тогда документы? Конспирация...

Режиссер потер ладонью вновь вспотевшую грудь.

— Знаете, рамки нашей работы, собственно, уже определены... Но если потребуются какие-то детали, уточнения... Мы обратимся к вам. Оставьте ваш телефон.

Огородников замялся:

— Я остановился в Доме колхозника.

— Значит, вы не в городе живете?

— Нет. Я приехал.

— Специально приехали?

— В интересах истины.

— Спасибо. Мы повидаемся. Я подумаю, чем вы можете быть вам полезны.

— Благодарю покорно. Доверие оправдаю, не сомневайтесь.

Режиссер подумал, протянуть ли руку Огородникову на прощание, но тот и не рассчитывал на такое признание. Почтительно кланяясь, он боком выскользнул за дверь, оставив Сергея Константиновича в затруднительном раздумье — с одной стороны, появление живого очевидца отвечало его стремлению глубже понять, осмыслить происходившее, с другой — гестаповец Огородников?.. Как-то несуразно. Божий одуванчик... Он снял телефонную трубку и набрал внутренний гостиничный номер.

— Светлана?

— Да. Что-нибудь произошло? Я отдыхаю от жары.

— Я зайду к вам на минутку. У меня тут один странный человек побывал.

Светлана лежала в постели, укрывшись простыней, с книгой в руках. Когда Сергей Константинович вошел, она натянула простыню до щей и посмотрела на него вопросительно:

— Что же стряслось?

Но ему вдруг расхотелось говорить об Огородникове. Присев на кровать, режиссер вынул книгу из руки Светланы и положил ее на пол.

— От жары действительно обалдеть можно... А персидский поэт сказал, что в зной лишь бедра девушек сохраняют прохладу. Так ли это?

— Не помню. Он ведь писал о девушках, а у меня, как вы знаете, взрослая дочь.

— Я очень нуждаюсь в прохладе...

Светлана вздохнула.

— Тогда, пожалуйста, пойдите и поверните в дверях ключ. Не все вас могут правильно понять.

Лаврентьев не слышал, как вернулся Сергей Константинович и как он беседовал с Огородниковым. Усталость взяла свое, и он заснул и проспал довольно долго, до позднего вечера, когда в гостиницах становится особенно шумно. Шум и разбудил Лаврентьева. Было темно, вставать уже не имело смысла, но и заснуть снова не удавалось. У соседей царило оживление. Голоса проникали и через стенку, неразборчиво и глухо, и особенно из лоджии — отчетливо и громко. Лаврентьев вспомнил предостережения женщины-администратора. «Попросить другой номер?» — подумал он, невольно прислушиваясь к голосам.

Один голос он узнал сразу, красивый, артистичный, голос девушки, с которой летел в самолете. Очевидно, ее допустили наконец к режиссеру. Но говорила она не с Сергеем Константиновичем, а с человеком, которого, как мог поручиться Лаврентьев, он не слышал еще в этом городе, хотя и его голос казался знакомым.

— Кто же ваш учитель в студии? — спросил этот полузнакомый мужской голос.

Девушка назвала фамилию.

— Знаю, знаю, — насмешливо откликнулся собеседник. — Помню, лет тридцать назад он кота играл в «Синей птице». Выходил на сцену с ушами такими и хвостом...

Наверно, он показал уши и хвост, потому что актриса расхохоталась, но сочла нужным вступиться за педагога.

— А вам разве не приходилось играть животных? Или озвучивать хотя бы?

— Не отрицаю. Грешен. Однако приличных животных. Льва, например, тигра. Ну, крокодила на худой конец. Но не кота ж ничтожного...

Теперь Лаврентьев понял, откуда ему знаком этот голос. Говорил очень известный актер. И не только по мультфильмам, о которых шла речь. Много лет он исполнял ведущие роли в театре и кино, и Лаврентьев подумал, что эта девочка могла бы разговаривать с ним более уважительно.

— А почему вы согласились на такую маленькую роль? — спросила она.

— Я вас не устраиваю как партнер?

— Вообще-то, да, — ответила она прямо. — Боюсь, меня рядом с вами никто не заметит, а это моя первая роль.

— Не бойтесь, — ответил актер серьезно, меняя шутливый тон. — Не бойтесь, и все будет в порядке.

— Вы меня убедили, — снова засмеялась она. — А почему все-таки? Только не говорите, что маленьких ролей не бывает. Нам об этом все уши прожужжали.

— А всем хочется больших ролей?

Опять послышался смех.

— Конечно.

Чувствовалось, что она довольна тем, что запросто беседует с прославленным коллегой.

— Так вот, милая девушка, я эту роль малой не считаю.

— Правда?

— Правда. А как же иначе? Сыграть отца, у которого погибает единственная любимая дочь, это, по-вашему, маленькая роль?

Лаврентьев приподнялся на кровати.