Анатолий Премилов - Нас не брали в плен. Исповедь политрука

По штату в Школах партийно-комсомольского актива в соединениях был только начальник; все преподаватели (как гражданские, так и военные) были привлеченные. Там, где части дивизии были далеко от политотдела, руководство филиалами ДПШ возлагалось на инструкторов пропаганды. Мне пришлось опять осваивать новую работу, не имея никакого опыта. Да его и негде было взять: это была совершенно новая для армии должность. Я потратил много сил, чтобы обеспечить бесперебойную работу школы. Занятия проводились по субботам днем и для комсомольцев — в послеобеденное время: на дневном по 6 часов, а на вечернем отделении — по 4 часа. Мне иногда приходилось заниматься с людьми все десять часов. Изучались история партии, история СССР, международные отношения. Срок обучения для партийного актива составлял два года. Вне плана производилось изучение важнейших решений партии и правительства.

Школу я принял, когда было проведено два или три занятия. Расписания не было, что будет на следующем занятии — неизвестно. Надо было установить и обеспечить занятия по расписанию на длительный период. Историю партии читали секретарь партбюро батальона связи, инструктор Дома Красной Армии и я, а историю СССР — преподаватели Государственного карельского университета. Я установил хороший контакт с преподавателями университета, с лекторами обкома партии и знал всех, кого можно было привлекать к проведению занятий в школе.

Весной 1937 года мне присвоили воинское звание «старший политрук». Я терпеливо ждал этого звания с 1933 года: в дивизии уже все политработники имели звание, но мне его почему-то не присваивали. Бывая в Ленинграде на сборах, я заходил в отдел кадров, и мне говорили, что материал в Москве. Так я и ждал, а потом написал письмо на имя начальника ГлавПУРа и скоро получил телеграмму серии «К» [7] То есть «лично в руки». (Прим. автора.) за подписью Мехлиса: «ВАМ ПРИСВОЕНО ЗВАНИЕ СТАРШЕГО ПОЛИТРУКА ЖЕЛАЮ УСПЕХОВ МЕХЛИС». Это придало мне энергии. Старших политруков в дивизии тогда было менее десяти, в том числе четверо в политотделе.

В те дни то и дело появлялись сообщения об арестах видных партийных и советских работников, как врагов народа. Пост командующего ЛВО занимал прославленный герой Октябрьской революции — бывший моряк Балтийского флота, непосредственный участник боев в Испании. Помню, как он приезжал к нам в Петрозаводск, ездил по частям дивизии в открытой легковой машине и на ходу из машины метко стрелял дичь. Но вот он был арестован, и на его место был назначен командир нашей дивизии Хозин. Был арестован начальник политотдела Коробов, его сменил батальонный комиссар Щукин, призванный из запаса. Работать с ним оказалось легко, это был очень внимательный к людям человек. А Хозина заменил комбриг Болдин, тоже участник Гражданской войны, очень тактичный и внимательный к людям человек.

10 мая в армии был снова введен институт комиссаров. Начальником Главного Политического управления (ГлавПУРа) был назначен Мехлис, а занимавший этот пост Гамарник был арестован как враг народа. В «Красной звезде» появилась статья «Против беззубого помполита, за комиссара — воинствующего большевика». В ней были изложены требования к работе комиссаров частей. До этого в Москве было проведено совещание назначенных на должности комиссаров корпусов и дивизий. Прибыв к местам назначения, комиссары начали «наводить порядок», учили бдительности, ополчились с крутыми мерами против недостатков...

В конце мая я проводил очередное занятие в ДПШ, когда резким толчком отворилась дверь в лекционный зал ДКА и вошел черноволосый человек со знаками различия полкового комиссара. После моего доклада вошедший сказал, что назначен в дивизию комиссаром и спросил: сколько должно быть слушателей на занятиях? Я доложил по каждой части гарнизона, сколько должно быть слушателей и сколько присутствует. Он приказал мне вызвать сюда всех комиссаров частей, а пока они собираются — беседовал со слушателями, среди которых были командиры рот и взводов. Комиссары частей собрались быстро. Комиссар дивизии Шустин не предложил им сесть, а отчитал их стоя: «Если не будет полной явки на занятия в ДПШ, то прикажу вам лично водить их сюда строем — идите и обеспечьте полную явку слушателей на занятия». Я продолжал занятия, а Шустин сидел и слушал. Ко мне он никаких претензий не предъявил, — но в моей дальнейшей службе этот политработник сыграл особую роль.

Летом Шустин дал мне ответственное поручение — прочитать несколько лекций для руководителей компартии Финляндии о воспитательной работе в финской армии. Я заявил комиссару, что это очень трудное дело, материалов по этому вопросу мало, старался отказаться. Но комиссар заявил, что больше кандидатур для этих лекций у него нет, доверить это другому он не может. Пришлось бросить все дела и заняться подготовкой. По рекомендации Шустина я отправился в Кар-ЦИК, в секретный отдел, начальник отдела дал мне материалы по этому вопросу, но предупредил, что записывать ничего нельзя, читать тут в его присутствии.

Мой рассказ велся в лесу за городом, на полянке, через переводчика. Слушателей было 4 или 5 человек, все уже в годах, слушали они внимательно, записей не вели. Я излагал материал не спеша, а переводчик долго разъяснял сказанное мной. Я спросил его: «Может, что лишнее говорите?» Он ответил, что лишнего не говорит, а растолковывает им. Таких занятий я провел два или три.

Наша семейная жизнь, преодолевая возникающие трудности, налаживалась: постепенно мы с Клавдей приобрели самое необходимое для жизни. Раньше мы спали на маленькой солдатской койке, но последовал приказ сдать ее немедленно в полк. Я подчинился, но мы купили «отоманку» (или «атаманку») — диван, который потом почти 40 лет возили с собой при переездах. За проведение занятий в ДПШ я, как и все преподаватели, получал за каждый час по 10 рублей, и часто бывали дни, когда я зарабатывал по 100 рублей в день. Обзаводиться хозяйством было необходимо: Клавдя ждала ребенка. Отпуск мы провели вместе, но она осталась жить у родителей, а я провел август на месячных сборах заочников академии. Нам целыми днями по 8–10 часов читали лекции, по истории партии и истории СССР (экзамен был только по истории партии). Трех наших преподавателей арестовали прямо на лекциях: постучат в дверь, вызовут лектора, и нет его. На второй день является новый, солидный по званию преподаватель, а через два-три дня происходит то же, что и с первым, а потом за вторым уводят и третьего. Тревожное было время, многих тогда арестовали.

2 сентября я получил от тестя телеграмму: «У вас родился сын». С женой мы не были расписаны в ЗАГСе, и, чтобы усыновить ребенка, записать его на свою фамилию, потребовалось предоставить документ, заверенный юристом. Я написал заявление в ЗАГС г. Середы с просьбой зарегистрировать ребенка, рожденного гражданкой Борисовой Клавдией Павловной на мою фамилию, как его отца. Это заявление заверил нотариус и послал его Клавде. Так сын стал Премиловым Евгением Анатольевичем, а мать осталась Борисовой. Брак мы оформили только после войны, в 1945 году, в Одессе: мы жили, уважая друг друга, и не испытывали необходимости обставлять это документами от государства. Мой сын родился 1 сентября, в те довоенные годы этот день был Международным юношеским днем. После сдачи экзамена я забрал жену с сыном, и мы приехали в Петрозаводск. Наш дом подвергался ремонту, но в окнах нашей комнаты были разбиты стекла. Я обратился за помощью к знакомому мне комиссару строительного военного управления, и все окна были полностью застеклены в тот же день.