Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет

В дороге, на санях, расспросив Дмитрия о фронте, о его, Дмитрия, намерениях, Бондарь так был восхищен боевым духом летчика, что даже шепнул о своем согласии идти на восток или искать где-то, как он сказал, настоящих партизан. В дороге он вволю посмеялся над «это дело», а когда подъезжали к табору, прямо сказал лейтенанту:

— Он тебя захочет пригреть в своей землянке. Гляди, не попадись на этот крючок. Просись ко мне. Слышь, обязательно, сто пудов его маме!

Проехали мимо часового — он стоял под деревом, весь обсыпанный снегом, руки в рукава, с прижатой к груди винтовкой.

— Вот и наш гарнизон! — сказал Бондарь, когда лошади остановились перед землянкой.

Над снежным бугром изредка пролетали искры, и Дмитрий догадался, что там живут люди. Сойдя с саней, он начал было отряхиваться, но, увидя, что спутники принялись распрягать лошадей, тоже наклонился к постромкам.

— Подожди, лейтенант, — перехватил у него работу Алексей. — Не на ту ручку нажмешь — серая стукнет.

— Не тревожься, мы тоже распрягали, — сказал Дмитрий, закладывая постромку за шлею.

В землянке, куда, постучав, гурьбой ввели Дмитрия, было тепло и чисто, как в хорошо убранном доме. Пахло свежей, чуть подпаленной сосной. Стены были обшиты не успевшими почернеть досками, один угол занимала обыкновенная крестьянская плита, побеленная и подведенная снизу темной полосой, в другом стоял небольшой столик, у двери, на колышках, висели одежда, автомат, кнут, фляга.

Дмитрий окинул все это взглядом и никак не мог найти хозяина, потому что кровать была завешена ситцевой ширмой от потолка до пола, как это делают в домах на Сумщине.

— Кто там, а?.. Вы, хлопцы?

Кум выпутался из занавески, отодвинул ее — и застыл на постели в свежем белье. На его полном, припухлом от сна лице отразилось удивление, похожее на страх; не глядя вниз, он нащупывал голыми ногами бурки, которые стояли перед ним. Перепутав, всунул ноги не так, как надо, и, ругнувшись, наконец-то обулся.

— Летчик? Где вы его, хлопцы, это дело?.. Проходи поближе, проходи. — И обеими ладонями протер глаза.

Дмитрий проворно выступил на несколько шагов вперед и по-военному представился:

— Лейтенант Заярный, летчик.

— Тот самый, которого турнули с неба?

Кум подвигал пальцами в воздухе.

— Тот самый, — вздохнул лейтенант.

Кум протянул Дмитрию волосатую руку.

— Бывает, хлопцы, бывает. Садись, грейся.

Дмитрий, оглядываясь, присел на табуретку возле стола. Кум зажег недогарок и, как был, в кальсонах, завязанных на большом животе шнурком, в куцей исподней рубашке, прошел к плите. Полное рыхлое тело делало его старее, чем он был на самом деле. Найдя среди посуды глечик, он поднес его ко рту и начал вкусно пить и покрякивать от удовольствия. Напившись, вытер усы и опять заговорил.

— Подбили, значит... Секанули по крыльям. Бывает... Мы все видели... Эх, голова чего-то разболелась. Заяц, зачем так натопили?

Из толпы вышел белобрысый, высокий парубок в куцей стеганке и, выставив грудь, застыл в ожидании.

— Кислого молочка Мария не передала? — обратился он тут же к Бондарю.

— Завтра принесут, Данила Иваныч, — ответил кто-то за Бондаря, который молча и понуро стоял у плиты.

Открылась дверь. В землянку вошли несколько человек. На пороге кто-то споткнулся, толкнул передних — и они подались к самому столу.

— Что это вы набились среди ночи? — возмутился Кум. — Кто вас звал?

Назад никто не отступил.

— Послушать, Данила Иваныч.

— Не терпится, товарищ командир.

Одетые на скорую руку, обросшие бородами, почти все усатые, люди стояли плотной разношерстной толпой и с удивлением, какими-то жадными глазами осматривали летчика.

Кум накинул на плечи полушубок.

— Еще чего! Смотрите. Что он, о неба свалился, что ли? — серьезно сказал Кум, и это всех рассмешило.

Стоящие у порога нажали еще сильнее.

— Ну что же, рассказывай кратенько, если народ интересуется. Живем, сам видишь, словно с завязанными глазами. Давай прямо по своим картам.

Вскоре в землянку нельзя было протиснуться. Стояли плечо в плечо рядом с Дмитрием и Кумом. Один вид лейтенанта-летчика в полной военной форме будил воспоминания о недавних мирных, каждому дорогих временах, а когда он начал рассказывать о битве под Москвой, о жизни Большой земли, звучание его спокойного и мужественного голоса вливалось в каждого чем-то невыразимо родным. Хотелось слушать и просто вот так стоять и глядеть на лейтенанта. Но Дмитрий не осмеливался посмотреть в глаза тем, кто стоял с ним рядом. Чувствовал себя виноватым перед ними за то, что ему не удался полет, что где-то на земле лежат обломки его нового самолета. Говорил о танковой атаке, которую видел с воздуха, о теплых рукавицах, присланных летчикам из сибирского села, и никак не мог заглушить в себе чувство вины.

Его слушали затаив дыхание. Дмитрий отмечал сам про себя, что ему еще никогда в жизни не приходилось быть таким необходимым для других, как сейчас, что никогда, еще люди так не проникались его весьма обычными мыслями. По их вздохам, переглядываниям, одобрительным возгласам он видел, что его простые сведения впечатляли слушающих. А командир как наклонился, опершись локтями о колени, так и не поднимал головы, даже когда Дмитрий посматривал на него.

Расспрашивали, какую форму носят наши офицеры, кто командует всей армией, издается ли газета «Правда». Уже кое-кто вышел из землянки на воздух, уже обсуждали то, что сказал лейтенант, но все равно прислушивались к его голосу, который доносился из-за двери. Дмитрий так и стоял, окруженный тесным кругом.

Кум продолжал сидеть молча на табуретке, прикрывшись полами полушубка, накинутого на плечи. Он был очень недоволен тем, что в землянку набилось столько народу, что все держат себя так, будто его, Кума, здесь вовсе нет. Даже его ординарец вытягивает свою длинную шею, тянется к летчику, что-то для себя выспрашивает. Видали, куда зашло!..

Кум уже хотел было прикрикнуть на Зайца за то, что он аж наступает лейтенанту на унты, но в это время в землянку вошел поджарый пожилой мужчина и, расталкивая всех, пробрался к летчику.

— Ну-ка, дай свою руку, сокол! Очень рад, — промолвил он интеллигентно, неторопливо и трогательно. Дмитрий сразу же обернулся к нему. — Когда я смотрел на тебя, повисшего на парашюте, ты казался мне лялечкой, оказывается, вот какая лялечка!

Все засмеялись.

— Убежал, значит, от эсэсовских овчарок? Это главное, все остальное — второстепенное. Меня тоже сбила с боевого курса война. Всю жизнь, как вы в небе, так я по земле, путешествую по бездорожью. Меня интересуют только нехоженые пути. Меня и война застала среди леса. Перед вами — доктор наук, партизанский кулинар, лекарь, винокур, ветеринар и все, что хотите. — Он зачем-то показал свои руки, в которых была старая вытертая шапка.