Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет

Вот так и потянулись долгие, однообразные недели в жизни двух солдаток — матери и дочери.

Зоя устроилась на работу: читала по местному радио один раз в день, вечером, последние известия; мать ежедневно слушала эти передачи, пропуская мимо ушей то, о чем в них говорилось. Иногда Зоя сама ходила по учреждениям собирать материалы для заметок о выполнении планов, о взносах на строительство самолетов и танков, об отправке теплых вещей фронтовикам. Постепенно вошла в поток жизни более важной, более содержательной, чем та, которой до сих пор жила с матерью. Зою теперь знали в Лебедином не только потому, что она хорошо пела, что была стройной и пригожей. К ней теперь проявляли более высокое уважение: здоровались с ней даже районные руководители, которые привыкли, чтобы их приветствовали первыми. А мужчины, холостые и женатые, втайне засматривались на Зою, говорили о ней в своем кругу, называя ее то девушкой, то солдаткой, а то и обманутой.

На фронтах, как писали в то время газеты, неделями было без перемен или происходили бои местного значения. Разбуженные, поднятые с одной и другой стороны силы столкнулись и застыли, словно оледеневшие вдруг от страшного мороза, океанские волны. Вести, с фронтов приходили утешительные, наши войска и партизаны наносили удары по врагу в разных местах, однако всем было понятно, что, как только спадут морозы, утихнут вьюги, пойдет оттепель, просохнут дороги, опять раскачается океан могучей силы уничтожения. И хотя люди верили в нашу окончательную победу, все же не знали, куда в первые месяцы весны потекут эти волны — на восток или на запад.

Приготовления к обороне определяли характер всей жизни городка Лебединого. Через его железнодорожную станцию один за другим следовали шумные, нетерпеливые, завьюженные поезда. По улицам городка часто проходили колонны войск. В каждом доме почти ежесуточно ночевали целыми группами маршевики. Они, отогревшись, вели нескончаемые разговоры о своих домах, а спать ложились прямо на полу, подстелив соломы и ничем не укрываясь. Одетых по-армейски лебедяне брали на постой охотнее, потому что знали: это люди чистые, не требовательные, ласковые к хозяевам. Иногда через Лебединое, проходили колонны призванных в армию из прифронтовых сел. Черной, подвижной массой ползли они улицей и растекались по дворам. В дома набивалось их полным-полно, доходило до такой тесноты, что негде ступить. Свои мешки они складывали под лавку или у печи большой горой, а сами, не раздеваясь, садились где попало, чтобы дать быстрее отдых ногам. Курили молча, думая каждый о своем. Ужинали каждый у своего узла, и спал каждый на своем. Разве только те, кто помоложе, веселились с молодыми солдатками и начинали петь так, что было слышно на улице.

Все это ежедневно, ежечасно напоминало о войне, о том, что где-то там, подальше на запад, есть села и города, в которых останавливаются войска, готовятся к жестоким боям. Ирине Протасовне и Зое это напоминало о Тронове, и, хотя уже ко всему привыкли, они все же вдруг задумывались, спрашивали одна другую: что же будет весной?..

Что будет?..

Разведывательная эскадрилья, в которой служил Дмитрий, пока стояла в Лебедином. Военные в комбинезонах и мохнатых унтах по-прежнему приезжали по вечерам с аэродрома на грузовике, стоя плотной массой и держась друг за дружку. Они приходили в клуб, танцевали под баян, провожали девушек по заметенным снегом улицам.

Когда Зое встречался на улице летчик, у нее всякий раз взволнованно билось сердце, а ни глаза набегали слезы. Она присматривалась к каждому, угадывая, знает ли он Дмитрия или ее, не скажет ли что-нибудь о нем. Со временем летчики стали ей чужими, как и она им. Из части ей не прислали извещение о том, что лейтенант Заярный не вернулся с боевого задания, как делалось в ту пору, не вызвали, чтобы сказать утешительное слово. Зоя поняла, что в части никто не считает ее женой Дмитрия и что ее отношения с Дмитрием никто не воспринял как серьезные и законные. К ней дошло, будто лейтенанта Заярного осудили в полку за то, что он из-за нее, Зои, перевелся к разведчикам, не будучи по-настоящему подготовленным к этому делу.

Зою глубоко ранили подобные слухи, она плакала в одиночестве, обдумывая их, и даже сама в душе начала соглашаться с тем, что, если бы действительно она не сошлась с Дмитрием, их жизнь сложилась бы по-другому. Все же она не жалела, что узнала Дмитрия, наоборот, раздумывая над своей судьбой, она гордилась и Дмитрием и собой, оправдывала каждый свой шаг одним и тем же: по-другому, видимо, не могло быть! Она бы никого так не полюбила, никого на свете! Побаивалась теперь только одного, что к ней придут и заберут все вещи Дмитрия, будут при этом разговаривать с ней резко и сурово. В такую минуту она вдруг брала Дмитриеву фотокарточку, или книгу, или орден, прижимала к груди и долго сидела неподвижно, поглощенная воспоминаниями, мысленными разговорами с ним... Ей рисовались какие-то странные встречи с ним — где-то, когда-то, после войны, когда они будут уже старыми. Порой она видела, будто идет лесом и зовет его, зовет, и он тоже отвечает ей. Истории из книг и фильмов оживали в ее памяти, на место вычитанных героев становился Дмитрий, и она видела себя рядом с ним в неимоверных приключениях. Когда проходили такие мечты, воспоминания, Зоя на какое-то время успокаивалась, поддерживая в себе смутную надежду.

Но со временем подобные воспоминания появлялись все реже и реже. Зоя жила заботами своего учреждения, своего городка. Поглубже спрятала свои боли. Кто присмотрелся бы теперь к ней, тот бы мог подумать, что она вовсе забыла Дмитрия и снова начала невеститься. Выступала на сценах клубов, в госпитале, ездила по селам — пела, плясала так, что залюбуешься! В окружении девушек шутила, хохотала, как все, участвовала даже в вечеринках и складчинах. Но внимательный глаз мог бы заметить, что по сравнению с тем, какой она была полгода назад, Зоя изменилась. Разговаривая с кем-либо, она могла вдруг умолкнуть, и тогда глаза ее, серые, ясные, большие глаза с чистыми-чистыми чуть подголубленными белками, окутывала такая задумчивость, такая тоска, что боязно было в них посмотреть.

С тех пор как Зоя перебралась к матери, Антон не заходил к ней, хотя знал, что Ирина Протасовна приняла бы его как желанного гостя. Стоило ему прийти с бутылкой вина, которого в Лебедином не продают с осени, прихватить консервов, конфет — Антон легко мог достать их через дружков-начпродов — и Ирина Протасовна согласилась бы устроить у них роскошный ужин с танцами под патефон. Но Антон, потеряв надежду возобновить отношения с Зоей хотя бы на бывшем уровне, понял, что ему надо делать второй, как говорят авиаторы, большой заход.