Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

КТР — это каторжники, политические. В основном, к ним относились осужденные по Указу ПВС от 19 апреля 1943 года. По статье I этого Указа осуждены все власовские и казачьи генералы, в том числе и командир XV казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенант Гельмут фон Паннвиц. Их приговорили к сметной казни через повешение.

По статье II давали 15–25 лет тяжелых каторжных работ в отдаленных северных районах с последующим поражением в правах на 5 лет.

Для КТР была введена особая форма одежды. С шапки срезался передний козырек и на его место пришивался белый лоскут ткани размером примерно 10x15 см. На правой ноге, выше колена, в брюках прорезалась дыра и тоже закрывалась лоскутом белого материала. На спине, между лопатками, в бушлате также прорезалась сквозная дыра и латалась белым лоскутом, но уже размером 15 х 20 см. По особому списку каждому присваивался каторжный номер. Как я потом понял, он составлялся по алфавиту: А-1, А-2, А-3 и так до 999. Дальше шли Б-1, Б-2 и так далее. Когда мы приехали, то нам давали буквы Ч, Ш, Щ, и где-то к апрелю 1946 года первый алфавит был исчерпан.

Тогда считать стали сначала, но пошли номера уже 2 А-1,2 А-2 и так далее.

Нас «КТР» было шестнадцать человек. Привели нас к особому лагерю, где содержались все «КТР». Выходит вахтер и спрашивает конвоира:

— Ну, сколько рабов пригнал?

— Шестнадцать голов, — был ответ.

Тогда он, как бы спросонья, медленно пересчитал, осмотрел всех в лицо, зашел в будку за ключами и, открыв ворота, сказал:

— Ну, вползайте!

«Вползая» в зону лагеря, я про себя подумал:

— А «выползу» ли я отсюда?

Нас направили в «карантин». Это особый барак, где «обрабатывались» заключенные: объяснялись правила поведения в бараке, при выходе на работу, на работе, во время конвоирования. Ну и в качестве основного правила:

— Шаг вправо, шаг влево — считается попыткой к побегу; конвой применяет оружие без предупреждения.

Между нами ходила шутка: «прыжок вверх — считается полет».

Дали нам черную краску, и мы нарисовали каждый свой номер на шапке, брюках и на бушлате. Теперь я уже был «КТР 4-369». На поверках, если охранник вычитывал фамилию, я отвечал свой номер, а если вычитывался номер — называл фамилию.

Итак, Воркута. Среди заключенных ходила частушка:

«Колыма, Колыма —

Чудная планета.

Двенадцать месяцев зима,

А остальное — лето».

«Колыму» можно спокойно заменить «Воркутою».

Колыма, Воркута, Норильск, Соликамск, Мурманск, Соловки — все это «этапы большого пути» трагедии русского народа. «Кто не был — тот побудет, а кто был — тот не забудет».

Началась долгая унизительная жизнь советского каторжанина. Меня очень волновало, что же такое «каторжные работы»? Что придется делать и как? По дороге в Воркуту я слышал, что «КТР» работают в кандалах на особенно грязных и вредных работах. Но когда по прибытии разговорились со «старослужащими», то оказалось, что они работают, как и все заключенные, на стройке, шахтах и обслуге лагеря (дневальными, уборщиками и пр.). Потом я познакомился с одним «КТР № А-22». Он прибыл в Воркуту в числе первых в июне 1943 года. По его рассказам, сначала для «КТР» делались специальные лопаты весом до восьми килограммов. Как-то на замечание рабочего, что стоит такой лопатой даже без угля помахать часа два — и упадешь, один из лагерных начальников ответил:

— Мне твоя работа не нужна. Мне нужно, чтобы ты мучился.

Правда, такое издевательство длилось не долго. Какая-то комиссия из Москвы запретила подобные «методы перевоспитания». При мне уже работали по-человечески и выдавали уголь.

Мучила меня мысль: как установить связь с домом? Ведь я ничего не знал о доме с 1941 года. В начале войны я успел получить одно письмо — и все. Оказывается, сразу писать домой нельзя. Право переписки нужно заработать «честным трудом». Многие, в том числе и мой новый друг А-22, уже имели такое право. Я с ним договорился, что напишу, а он от своего имени отправит и сам получит ответ. Прошло месяца два. И вдруг мой А-22 говорит:

— Танцуй!

Я понял, что пришел ответ. Но за что танцевать? Может, там нет никого в живых? Отдал письмо «без танцев». Взглянул я на конверт и на почерк — не знаю, кто пишет. Оделся, вышел из барака и стал ходить по зоне — боюсь открывать конверт… Ходил, ходил, а открывать все же надо. Хотя я и не усердный христианин, но снял шапку, перекрестился и взялся за конверт. Еще раз посмотрел на почерк — не знаю кто… Дома у меня оставались: отец, мать, дедушка, бабушка и дядя-инвалид. Все они, за исключением отца, неграмотные. А почерк отца я знал хорошо. Здесь же написано не отцом.

В бытность в Югославии в составе 6-го Терского казачьего кавалерийского полка я часто слышал про одну «ворожку» (гадалку). Она якобы проезжавшему Королю Югославии наворожила, что «он скоро убежит из страны и больше никогда не вернется». Она могла предсказать смерть, наводнение и вообще напророчить судьбу. Жила она недалеко от городка Вировитицы. И вот, когда мы где-то в начале 1945 года были в районе этого городка, я навел справки о месте ее проживания. Уговорил друга, и в один прекрасный день мы нашли эту гадалку. Заходим в дом. Я, как будто бы, не из трусливых людей, но при виде этой старой женщины немного растерялся. Мне показалось, что мы попали в русскую сказку о Смерти и Кощее. Перед нами стояла сухая, высокая старуха с черной копной волос на голове и с большими черными глазами. Ей не доставало только косы на плече, а так — ну настоящая русская сказочная Смерть. Впрочем, старуха оказалась очень разговорчивой, приветливой бабушкой. Она усадила нас и, не дав нам сказать слова, обратилась ко мне со словами:

— Ты, молодой человек, хочешь знать ответы на такие вопросы: будешь ли живой после войны; будешь ли ты в родном доме и кого там увидишь? Могу тебе рассказать все до минуты, если ты скажешь мне год, число и час своего рождения.

Я все это знал, за исключением часа рождения. Ну и решили поставить двенадцать часов ночи.

— Вот, на сколько часов мы ошиблись, поставив двенадцать часов ночи — вот, на столько я могу ошибиться в своих предсказаниях, — сказала она.

Потом достала какую-то книгу, похожую на большие часы. Там было несколько кругов, вращающихся на одной оси. Покрутила эти круги по моим данным, закрыла глаза, что-то прошептала, открыла глаза, глянула на правую ладонь, и говорит:

— Войну ты закончишь вот таким, как ты есть сейчас. Дома ты будешь, но про дом пока не думай. У тебя впереди в жизни столько плохого и такого плохого, что никогда не подумаешь, и даже в голову не придет, и во сне не увидишь. Дома у тебя старая женщина, видимо, мать и около нее живет маленькая девочка. Больше у тебя в доме никого нет. Если кто и был, то пожелай им Царства Небесного.