Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Казак Макаров Алексей, осужденный на 10 лет, получил от райисполкома своей Луганской области хорошую характеристику (он во время оккупации был полицейским). Попросил: — Напиши мне прошение на амнистию!

Полковник в ответ, предварительно расспросив:

— Не время-с, милостивый сударь.

Алексей возражает:

— Смотри, от самих коммунистов какая характеристика!

— Раз так упрашиваешь, напишу. Но предупреждаю — хорошего не жди.

И результат не заставил ждать. Приехал трибунал и накрутил просителюна полную катушку — 25-5-5! Макаров за волосы:

— Сукин я сын! Много показалось 10 лет! Предупреждал же умный человек — гонение сегодня на нашего брата, надо переждать кампанию! Ох, и дурак же я! Характеристика, видишь ли, хороша!..

Дорога в родной хутор

Долгожданный день 22 марта 1952 г. — окончание спецпоселения Петра. Упросил начальника участка убедить «хозяина» подписать заявление и пошел к зам. нач. шахты Безгодову Алексею Федотовичу с заявлением на расчет. А тот начал уговаривать Павлова подписать договор на три года с выделением подъемных 3 тысячи рублей. Пошлем, мол, на курсы повышения квалификации и т. п. посулы. Петр свое:

— Не могу дальше работать! Гудок в 22 часа в 3-ю смену, а у меня мурашки по телу!

— Уголь нужен стране, кто же добывать будет? Уедешь в свое село, чем топить будешь?

— Я свое добыл! Аж с верхом. А топить буду бурьяном и соседям закажу, чтобы не топили углем, — жмурясь от навернувшихся слез, отвернулся Петр.

Начальник участка Казанин к Безгодову: — Как друга тебя прошу!

— Ладно, Федор Федорович, только сам отнеси заявление в личный стол. Молчком оформи, чтобы не хлынули остальные за расчетом.

Получил Петр трудовую книжку. Там не указан стаж с сентября до марта работы на шахте «Ягуновской». В конце записано, что уволен в связи с окончанием срока. Получает казак расчет, ребята спрашивают.

— Ну, что, все?

— Молчите, пока не сяду в поезд.

Даже нормально не мог попрощаться с близкими ему людьми.

И пошло — кто договор, кто расчет. Давали временные паспорта на 6 месяцев с указанием, что согласно справки об освобождении. Немногие тогда вернулись домой. Руководители предприятий там боялись принимать, не доверяли ответственную работу. В рабочих коллективах всякий люд, причем годами воспитан на травле друг друга, а уж за «родную партию» и ее парторгов и говорить нечего. Что-то придумали или услышали о прошлом казаков и пошли угрозы. Ненависть к казакам безподобная, унижения — не рассказать.

В конце 1955 года в Москву впервые в истории СССР прибыл руководитель капиталистической страны — канцлер Аденауэр, чтобы добиться освобождения своих немцев. На встрече с советскими руководителями он сказал:

— Ни в чем не повинные люди, ввергнутые в водоворот войны… ныне наши страдают у вас, ваши страдали у нас и у вас на своей родине. А настоящие виновники войны живут и здравствуют…

Хуторец Павлова вспоминал:

— Сидел с нами цыган, хорошо гадал, угадывал, когда посылка придет. Так не поверили ему, как нагадал нескольким заключенным, что нас освободит немец.

А когда открыли ворота и начали давать справки об освобождении, то цыгана до самых ворот несли на руках. После визита Аденауэра начали освобождать и наших заключенных.

По 10–15 лет не были дома! Многие не решались идти прямо домой. Останавливались у родственников, узнавали окольными путями, как их примут в семье. Некоторые ведь не писали и писем, чтобы избавить своих родных от преследования, как семью изменника.

С одним из таких казаков хутора Синегорского, отсидевшим много лет, Петр ехал на попутке из Каменска в Репную. Тот говорил:

— 16 лет назад я в Донце последний раз купался!.. Переночую в бурьяне во дворе. А на заре посмотрю, кто выйдет из куреня. Может, замужем моя? Я с ней только год и прожил до войны. Единственно знаю, что у нас родилась дочь. Я 21-го года рождения, в первый же день войны нас бросили в пекло. Большевицкие генералы нас сдали в плен, а мы вместо них отвечаем. В общем, выйдет мужик, я тут же к дяде или к родственникам на рудники…

Тогда, после визита Аденауэра, несколько десятков казачьих офицеров, никогда не бывших гражданами СССР и чудом выживших в сталинских застенках, смогли, вслед за немцами, вырваться в свободный мир. Эти очевидцы рассказывали о тех ужасах, на которые обрекли неповинных людей своим предательством англичане. Да только вот для многих эти рассказы запоздали. Поддались советской агитации и вернулись на родину немало казаков-эмигрантов — и первой, и второй волны.

Не было счастливое возвращение домой для них. Вернулся один казак в родную Усть-Белокалитвенскую, не с одним чемоданом. Купил большой дом в глухом переулке улицы Песчаной, одел жену и дочь. Высосали его бабы и выставили из дома, который он оформил на дочь. Обули, как сейчас выражаются. — Предатель родины, — кинули вслед.

Другой приехал из Аргентины. Когда агитировали, обещали золотые горы, вернуть родительский курень (в нем сейчас городская почтовая сортировка). Но лишь через несколько лет пожилому человеку дали однокомнатную квартиру на 8-м этаже и нищенскую пенсию. Пока работал лифт, старик еще спускался за хлебом… Валюту принудили поменять по тогдашнему официальному курсу — считай, отняли.

Эмигрант первой волны написал в 1949 году письмо родственникам. Не доверял старый казак тем, кто в посольствах и консульствах расхваливали порядки в послевоенной «эсэсэрии». Вызвалась отвечать школьница, племянница его. Сколько раз ее вызывали в МГБ, требовали носить распечатанные письма и приготовленные ответы, понуждали писать, что все у нас хорошо, живем богато и т. п. чушь. Та писала, врала; дядя догадывался по каким-то косвенным признакам, пытался намекнуть о своих подозрениях в письмах. Тогда связь с парижанином на время прекращали. И так — до самой его смерти. Дети его, натурализованные французы, переписку не возобновляли. Они не тосковали по Донцу.

Приезжавших в ту «оттепель» приглашали в органы. Предлагали стучать на бывших однополчан. Не успокаивались, пока не выдавливали хоть что-то — у них был план. Туфту гнать не рекомендовали, сильно обижались, если их, «кристально честных» чекистов, пытались обмануть.

Ночами не спали реэмигранты, обдумывая те щи, в которые по петушиному положению попали. Проклинали веселых развязно приветливых парней в посольствах. Говорили те правду, да не всю. Мол, в первые годы ссылали, судили, но сейчас всем свобода, возвращают дома, предоставляют квартиры… Пожалуйте на родину, домой! Первая доблесть советских надурить человека. Играли красиво одетые молодые негодяи на тоске по ковыльным степям…

Столь же нелегкие судьбы были предначертаны и нашим военнопленным, совсем уж ни в чем неповинным людям тем, кто был в немецком плену. Как встречала «великая советская родина» своих сыновей! Красивыми словами, веселыми песнями и непревзойденным враньем.