Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

— О! Ди Руссен? Рошенс? — сержанты переглянулись и посмотрели на меня, не снимая ног со стола. Старший из них долго смотрел на меня и, медленно поднявшись, подошел к карте на стене. — Видите? — спросил он, показывая грязным ногтем точку на карте. — Село Деллах. Там все русские, и ваш шеф с ними.

Набираюсь храбрости: — Вы в этом уверены?

— Шур, шур! Вне всякого сомнения. Все там!

В автомобиле рассмотрели нашу карту. Нашли Деллах и двинулись туда. Это оказалось маленьким селом. Несколько сонных англичан в канцелярии бюргсмейстера. Спросили их о русских: в глаза не видели. Кроме них никого в селе нет и нет военнопленных.

Они любезны, эти солдаты. Меня называют «блонди», шутят и, очевидно, хотят помочь. Куда-то позвонили по телефону, долго говорили. Потом с приветливой улыбкой сообщили, что я неправильно поняла. Русские привезены из Лиенца не в Деллах, а в село Дельзах. Гуд бай!

Нашли на карте и это местечко. Довольно большое расстояние. Начинаем волноваться. Эти поездки — потеря драгоценного времени.

Приехали в Дельзах. Ни англичан ни русских. Австрийский бюргсмейстер сочувственно отнесся к нашим поискам. Может быть, мы ошиблись? Может быть, не Деллах и не Дельзах, а… Даллах? Есть и такое село. Там англичане.

Поехали и в Даллах. Результат тот же. Ничего не оставалось делать, как вернуться в Шпитталь. К полудню мы были там и, проголодавшись, решили зайти в кабачок выпить кофе и закусить припасами майора. «Опель» спрятали во дворе этой пивной и вступили в разговор с хозяином. — Ди Руссен? О, я! О, я! Много русских в немецких формах провезли на грузовиках. Следует посмотреть в местной тюрьме. Кажется, их поместили там!

Пока пили желудевый кофе, договорились о дальнейших планах. Всем идти на разведку не рекомендовалось. Пользуясь сербской формой, пойду я, с пропуском в кармане. Оставшись без этого драгоценного документа, наши останутся в пивной и будут стараться избегать встречи с англичанами.

Кабатчик объяснил дорогу к тюрьме. Я медленно шла но улицам, ко всему присматриваясь. Было очень жарко. Жизнь в городе приняла более или менее нормальный вид; дамы в чистых летних платьях, нарядные дети. Были открыты кое-какие магазины, которые осаждались английскими солдатами. Откуда-то раздается громкая радио-музыка. Странно: играют немецкую солдатскую песенку «Лили Марлен»!

Вышла на главную улицу. Какое-то столпотворение. Одна сторона оцеплена английскими солдатами под оружием. Всех проходящих гонят на другую сторону. Остановилась и увидела, что что-то происходило перед большим зданием, перед которым стояли машины. На них знаки РОА!

Я застыла, прижавшись спиной к стенке дома. У меня тяжело забилось сердце, и горло сжало спазмой. Чувствовалось, что вот-вот произойдет что- что непоправимое.

Раздалось несколько коротких команд. Солдаты еще дальше оттолкнули наседавших любопытных. Из дома вышли англичане и генерал Андрей Шкуро, в полной форме, в сопровождении офицеров. Я сразу узнала Петра Бабушкина, Чегодаева и еще одного нашего белградца.

Их подвели к машинам. Австрийцы на улице громко комментировали это событие; — Ди Руссен. Их выдают Советам! — долетело до меня. Протолкнувшись к говорившему, я спросила: — Что здесь происходит?

— Ди Руссен! Их выдают Советам! — повторил высокий человек в странно и неловко сидящем штатском костюме.

— Бедные… Вчера еще были с нами вместе…

Он сказал «аусгелиферт»? Выданы! Сказал это таким тоном, что не могло быть сомнений в верности его слов. — Откуда вам это известно? — спросила я его взволнованно. Австриец окинул меня взглядом, полным недоумения: — Разве вы не знаете? Об этом говорят со вчерашнего полудня!

Протолкалась еще вперед. До меня донесся голос генерала Андрея Шкуро. Он громко протестовал, говорил о том, что он — кавалер английского ордена Бани. — Дайте мне револьвер! Я не боюсь смерти, но я не хочу попасть живым в руки красной сволочи!

Шкуро подсадили в машину. За ним вошли остальные русские офицеры. Взвыла сирена выскочившего вперед мотоциклета. Траурный кортеж двинулся. Кавалера английского ордена Бани, боевого генерала, бывшие союзники выдавали коммунистам.

В сильном смятении я все же пошла к тюрьме. По дороге увидала вывеску, знакомую мне с Виллаха: «Таунмэджер». Решила попробовать счастья и попытаться узнать там что-либо о русских из Лиенца.

Таунмэджер меня принял. Он ни слона не говорил по-немецки. Вызвал переводчика. Появился в штатском человек ясно выраженного семитского типа. Мой первый вопрос о русских вызвал у него дикую вспышку ненависти. Он схватил меня за плечи и стал трясти, как тряпичную куклу:

— Что вы себе думаете? — кричал он, брызжа слюной мне в лицо, мешая польский, русский и немецкий жаргоны. — Кто вы такая, чтобы собирать сведения о «кригсфербрехерах»? Собакам — собачья участь! Вы — югославянка? Так почему вы не в Виктринге? Почему вы не стремитесь вернуться домой к великому маршалу Тито? Какое вам дело до русских «бялобандитов»? Вы все заслужили виселицы! Марш! Вон отсюда, псякрев! Вон, чтобы мои глаза тебя не видели!

Худенький, болезненного вида таунмэджер сидел молча, вытаращив глаза, открывая рот, как рыба, очевидно пытаясь вставить хоть одно слово, но переводчик этого не допустил. Одним рывком, схватив меня за шиворот, как паршивого щенка, он выбросил меня за дверь и хлопнул ею изо всей силы.

На столе у таунмэджера осталась моя спасительная бумага. Сжав зубы, я повернулась, влетела обратно в кабинет, схватила лежавший на столе пропуск и выскочила вон. Прыгая через несколько ступенек, я скатилась вниз и выбежала на улицу.

Тюрьма в Шпиттале занимает целый квартал. Выход на четыре улицы. С трех сторон трехэтажное здание, с четвертой — высокий забор и за ним тюремная площадь. У всех входов парные часовые и легкие пулеметы.

Я подошла к забору и прислушалась. Тишина. Голосов или движения не слышно. Если казаки здесь, то их уже разместили в здании. Обойдя кругом весь квартал, я попробовала заговорить с часовыми. В ответ на меня молча уставились дула винтовок. Останавливала на улице прохожих и задавала один и тот же вопрос. Никто ничего не знал. Через полчаса я решила вернуться в кабачок.

В пивной смятение. Из окна они видели кортеж с генералом Шкуро и затем пять грузовиков в сопровождении мотоциклистов и джипов. Грузовики были закрыты парусиной, но в отверстия сзади выглядывали люди, махали руками и что-то кричали. Лица их выражали отчаяние. Ольга, выбежавшая на улицу, слышала русские слова и заметила широкие лампасы одного, старавшегося выскочить из машины. Его грубо втянули обратно, и на улицу скатилась пилотка… Ольга ее подобрала и сидела теперь у окна, прижав ее к груди, качаясь, как от боли, и проливая безмолвные слезы.