Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Тут получилось замешательство у офицеров. Наконец, они объяснили Островскому, что он их не понял и что его подпись не нужна, что он спасен и на этой бумаге должен дать о себе сведения.

Островский спросил, что будет с другими. Один из офицеров ему сказал: «Вы все — Белые Русские, наши друзья, выехавшие до 1938 года из Советского Союза, и не подлежите выдаче. Идем записывать Ваших друзей». Таня снова подошла к нам, сказала, что Островского вернули и что теперь идет запись старых эмигрантов. Когда я услышал это, я чуть не выпрыгнул из грузовика. «Таня, беги быстро и принеси мне мою зеленую «личную карту», она в кошельке. Таня принесла мне мой Югословенский паспорт. Я говорю дяде Коле: «Дядя Коля, Вы брат моей мамы. Вы из города Ниша. Ведь Вы все документы порвали в лагере. Он обрадовался. «Значит, ты мой племянник». «Да, Вы мой дядя», — ответил я.

Еще два офицера согласились со мной: один будет из Белграда, а второй из Крагуевца. Второй несколько раз переспросил меня, как выговаривается Крагуевиц. Я обратился к офицеру в чине капитана: «Господин гауптман, Вы тоже из Югославии?» Он мне спокойно ответил: «Никак нет, я не из Югославии, я из Советского Союза. У казаков нет старых и новых эмигрантов и никакого разделения у казаков не смеет быть. К тому же, я не большевик и не англичанин, и моя казачья и офицерская честь не позволяет мне врать». Он спросил рядом сидящих с ним трех офицеров, желают ли они стать югославами, но они переглянувшись, сказали: «Нет». Я сразу заметил, что это был их командир.

Какая казачья верность! До конца остались верными своему командиру, даже рискуя ехать на верную смерть.

Переписка уже дошла до грузовика позади нас. Мы — следующие на очереди, сердце мое усиленно бьется, жду, чтобы поскорее подошли к нам. Вижу, как солдат с бумагой и переводчик стоят и смотрят на нас. Я держу паспорт в руке. Вдруг солдат и переводчик уходят. Значит все грузовики за нами переписаны и остаются, а наш, последний в колонне едет в Советский Союз.

Я начал кричать и махать паспортом, а меня автоматчик в ребра автоматом. Я не обращаю на него внимания и продолжаю кричать. Таня, увидев, что я кричу, подбежала и я ей сказал, чтобы объяснила хорвату-переводчику наше положение. У меня не хватает дыхания, каждую секунду колонна может двинуться.

Солдат, переводчик и Таня подошли к грузовику и меня первого сняли с него. Возможно, мои сапоги помогли… Я дал паспорт солдату, он долго смотрел на него. Мне показалось, что он умеет читать, что там написано. Переводчику я сказал, что Коля — мой дядя, и два офицера тоже из Югославии. Им сказали слезть с грузовика, солдат спросил, где их документы. Они все трое показали пальцем на лагерь. Я добавил, что они их порвали.

Я увидел, что с грузовика, стоящего рядом мне машет мой друг Володя М. Я подошел к солдату и сказал, что это мой друг из Югославии. Солдат спросил, хорошие ли мы друзья и я ответил, что мы вместе ходили в школу. Тогда солдат с холодной улыбкой и с какой-то иронией посмотрев на меня, сказал: «Если вы такие близкие друзья, тогда ты садись в его машину». И ушел…

Через несколько минут колонна двинулась, я стоял и махал рукой Володе, приговаривая: «Прости, Володя, прости, я хотел тебе помочь».

Когда колонна выехала на шоссе, мы увидели, как за каждым грузовиком следует танк или танкетка с орудием и тяжелым пулеметом.

С каким большим почетом и привилегией «культурный, цивилизованный» запад везет казаков к Сталину на мясорубку, — подумал я. Шесть до зубов вооруженных солдат на восемь безоружных казачьих офицеров. Надо было еще по одному танку добавить за каждым грузовиком. Ничего себе! Это очень дорогая добыча Сталину.

Увидев эту картину на шоссе, мне стало не по себе. Я стал смирно, взял под козырек в сторону уезжающих и громко крикнул: «Честь и слава вам братья и сестры — храни вас Бог!» Как долго я их так провожал, не помню. Я очнулся, когда кто-то крикнул: «Ваня, садись!» Нас посадили в другой грузовик и привезли назад в лагерь. В лагере был полный хаос. Все было разбросано, лежали открытые чемоданы, рюкзаки, шинели, сапоги, нижнее белье, порванные книги, записные тетради, документы, погоны, награды и т. д.

Я еле нашел свой чемодан, он был пустой. Граммофон лежал открытый, рядом все разбитые пластинки. Гвардия Его Величества английского короля, побеспокоилась убрать все, что им пригодилось. Мне стало очень обидно, не хотелось никого видеть, хотелось уйти от этого кошмара в какую-либо пещеру.

Я пошел в угол лагеря и сел на травку у колючей проволоки. Солнышко хорошо пригрело, я достал фотографии отца и матери, глядя на них, спрашивал, где они, живы ли?

Я был страшно зол на английское командование, и мысленно обращался к ним: «За что? Ведь вы подписали Женевскую Конвенцию о правилах ведения войны и обращения с военнопленными солдатами и офицерами, если вы нас таковыми считаете. Война закончилась, теперь настал мир, а вы, в угоду душегубу Сталину, делаете такое незабываемое и непростительное преступление. Вас сатана угощает его любимым кахетинским вином, вы с ним поднимаете бокалы и пьете в честь «мира». Вы не знаете или не хотите знать, что эти бокалы были налиты кровью миллионов жертв народов России, а не вином!

Если не завтра, то послезавтра, вы тоже будете проливать кровь от ваших «союзников-коммунистов». Вашего преступления вам не утаить. Пройдут года, а может и десятки лет, но МИР узнает про ваше предательство и преступление. Придет время, и Россия освободится от коммунистического ига, и она не забудет и не простит, вам лордам, ваши поступки.

Вас будет судить не только Россия на международном суде, но история и весь МИР. Вы, люди вероломные, неужели у вас нет ни одной искры гуманности и человечности? По окончании войны вы насильно выдаете первых и ярых борцов антикоммунистов, которые больше всех пострадали от большевиков. И вы выдаете их вашему «союзнику» Сталину на расстрел и мучения? И вы себя называете «цивилизованным и культурным» западом? Сталину не нужно было самому охотиться за врагами коммунизма, об этом постаралась Англия со своими союзниками. Она преподнесла ему врагов коммунизма на тарелочке. Этот убийца сейчас, как и раньше в Тегеране и Ялте, смеется над «союзниками» и с улыбкой поглаживает свой ус, закусывает шашлыком и запивает своим кахетинским вином.

Он вспоминает слова своего товарища — палача Ленина: «Запад готовит для нас веревки, которыми мы их будем вешать». И Ленин был прав.

При этой расправе с казаками, безусловно, присутствовал и наблюдал представитель Сталина, офицер Смерша или НКВД, переодетый в английскую форму, подумал я. От этого размышления я чувствую, что у меня не хватает воздуха и начинает трясти, как в лихорадке. Моя правая рука потянулась в левый внутренний карман шинели, там я нащупал что-то, пришитое к карману, сорвал нитки и вспомнил: «Господи, да ведь это тот пакетик, который мне дала мама, провожая еще в 1941 году». Я его за четыре года перешивал несколько раз в карманы, когда получал новую форму. Что в пакете, не знаю. Раскрыв пакет, увидел иконку Св. Николая Чудотворца, завернутую в кусочек полотенца и кусочек бумаги, на которой была написана молитва от пуль.