Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Тем же летом 1943 года в журнале «Дас Райх» я прочитал статью «Кампфгеноссе Доброволец» («Соратник Доброволец»). Почему-то эта статья не привлекла внимания западных историков русского освободительного движения. Показательно для того времени, что копия журнала «Дас Райх» лежала на одном столе рядом с другим журналом под броским заголовком на титульной странице — «Дер Унтерменш» («Подчеловек»). Яркая иллюстрация двуликости, если и не двуличности, немецкого отношения к советским гражданам, принявшим участие в антибольшевистской борьбе. Понимание и желание помочь народам России выйти на свой путь, с одной стороны, и расистская одержимость и политическая ослепленность, с другой.

В Берлине к нам довольно регулярно приходили власовские и казачьи газеты, освобождавшие меня от чувства оставленности и одиночества. И чем больше я бунтовал, тем больше я понимал, что мне надо к своим. Мое намерение еще более окрепло, когда весной 1944 года я получил письмо от мамы, которое она передала через встреченного ею в Белоруссии немца. Мама писала, что в Перемышле она присоединилась к группе казаков атамана С.В. Павлова.

В мае 1944 года Сводка Верховного Командования сообщила, что во время боев за Крым смертью храбрых пали два батальона крымских татар, до последнего солдата обороняя Севастополь. Как знак признания их героизма, всем добровольцам с Востока предоставлялось право ношения немецких знаков различия. Прочитав сводку, я, не согласовывая моих действий с начальством, отправился в портняжную мастерскую, где знакомые портные нашили мне на рукав ефрейторский угол и две птички на петлице. Мои товарищи по комнате моему примеру не последовали, ожидая официального распоряжения сверху. Распоряжение это так и не последовало, но и мне никто ничего не сказал. Для меня это был акт утверждения моего равноправия с немцами.

Мое поведение стало не на шутку раздражать начальство. В середине мая меня вызвал заместивший на время уехавшего в командировку адъютанта капитан. Не входя в подробности, он сказал мне, что мое поведение недопустимо, и, если я не изменю его, меня отошлют в лагерь.

Полагая, что капитан говорит о лагере военнопленных (зловещая реальность концлагерей вошла в мое сознание позже — в казачьем этапном лагере), я возразил капитану, что я пришел в немецкую армию не из лагеря военнопленных, и отослать меня туда они не могут. Более того, я пришел в армию, чтобы бороться против большевизма, а не исполнять обязанности кочегара в военной форме и денщика. Я потребовал моей отправки на фронт.

Капитан не ожидал такого ответа, не повторил своей угрозы и отпустил меня. Я вышел от него с облегченным чувством человека, высказавшего то, что было на сердце. Между тем тучи сгущались надо мной. Однажды на пути к себе в барак, я увидел шедшего мне навстречу товарища-немца оберефрейтора Леопольда Новака из наших шоферов, родом из Бреславля. В нескольких шагах от меня он сбавил шаг, повернул голову и промолвил: «Георг, ты слишком много болтаешь. Не таким, как ты, свернули голову».

«Я не знаю, о чем ты говоришь», — вызывающе возразил я, приостановившись. «Смотри сам. Я предупредил тебя».

А еще через несколько дней, когда я в кочегарке поддерживал температуру в котлах, ко мне спустился из своей остекленной комнаты под потолком котельной старший мастер и сказал мне: «Георг, позвонили из штаба. Ты должен немедленно явиться к адъютанту с поясом и стальным шлемом на голове».

Что же это могло быть? Почему такая официальная торжественность? Я быстро пошел в барак, оделся согласно приказу и направился в здание штаба. В кабинете сидел за письменным столом вернувшийся из командировки обер-лейтенант Лонгвитц.

Я щелкнул каблуками, отдал честь: «Ефрейтор Круговой явился по приказу».

Обер-лейтенант вперил в меня взгляд и, оставаясь сидеть, резко сказал: «Георг, ты ведешь антинемецкую пропаганду». «Позвольте, г-н обер-лейтенант, я прошу привести доказательства». Лицо адъютанта вспыхнуло, он поднялся из-за стола и, сдерживая гнев, крикнул: «Если это тебе говорит немецкий офицер, ты должен сказать: «Так точно!»

«Никак нет, г-н обер-лейтенант. Здесь речь идет о моей жизни. Я требую доказательств».

Никак не ожидая такой дерзости, адъютант утратил самообладание и, больше не сдерживая себя, заорал на меня: «Афонька Русских, твой товарищ («камерад»), регулярно доносит на тебя фельдфебелю Шееру, что ты слушаешь враждебные радиопередачи и рассказываешь о них своим русским товарищам! Ясно?» «Так точно, г-н оберлейтенант!» «Вон!!!»

Козырнув по уставу, я вылетел из кабинета адъютанта.

Афонька Русских был сибиряк, Хи-Ви из советских военнопленных. Я никогда с ним не враждовал. Особых пронемецких симпатий он не проявлял. Скорее наоборот. Почему он меня предал, не знаю. Доносительство, «стукачество», было частью советского воспитания, изгадившее душу русского человека.

Наказание не заставило себя долго ждать. В концлагерь меня все-таки не послали. Очевидно, меня не хотели погубить, и я до сих пор сохраняю, за малым исключением, добрую память о моих командирах и товарищах-немцах. Тем не менее, меня решили серьезно проучить и послали, как представляли в штабе, на тяжелые земляные работы. Мои немецкие товарищи особого сочувствия не проявили. В конце концов, я легко отделался. А они меня предупреждали. Да, это были настоящие земляные работы с лопатами и тачками. Внутри высокого, поросшего редкими соснами, песчаного пригорка за офицерским казино, в стороне от футбольного поля, намечали соорудить подземный бункер для командующего воздушной обороной Берлина генерала-лейтенанта Адольфа Галланда. Генерал Галланд, один из самых выдающихся летчиков-истребителей ІІ-й Мировой войны (в его послужном списке значилось 103 сбитых им в воздушных боях на западном фронте самолетов противника), кавалер Рыцарского Креста с дубовыми листьями и бриллиантами, переехал поздней осенью 1943 года в Бердин-Кладов, Готенгрунд, после того, как его главная квартира в Берлине стала жертвой бомбардировщиков союзников. Переехав в наш военгородок, он вселился со своим штабом в здание, где сначала разместили наш штаб, а нас перевели в прозаические деревянные бараки.

Я не знаю, когда и по каким соображениям решили построить для прославленного генерала и его штаба бомбонепроницаемый командный пункт воздушной обороны столицы. Знаю, что он не был построен, и закончить его постройку было вообще нельзя по очень простой причине: строили его солдаты этапной роты. В состав роты входили солдаты Войск Связи ВВС, по разным причинам временно прикомандированные к полку. Своим домом наш полк они, естественно, не считали и жили в ожидании предстоящей отправки на фронт или в другие части ВВС в тылу. При всем уважении к герою-генералу тратить свои усилия на реализацию без того фантастического проекта, они без всякого злоумышленного сговора не собирались и, соответственно, старались облегчить условия труда.