Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5

В Комсомольске были воинские армейские части, но они во все эти дела не вмешивались. Наконец каким-то образом, видимо, через Москву, городскому прокурору было дано право отдавать приказы армейским офицерам.

И он отдал. Вокзал был окружен армейскими автоматчиками, а в здание вошел прокурор с несколькими офицерами. Прокурор начал что-то говорить, но в это время неизвестно откуда прилетевший кирпич ударил его в лицо. Тот упал, к нему наклонился один из офицеров и через несколько секунд отдал команду. Начался ураганный автоматный огонь (по людям не стреляли), всех уголовников уложили на землю, и ползком, под пулями, направили к заранее подготовленному товарному эшелону. Кто не хотел ползти, тех волокли, и очень немилосердно. Погрузили, поставили охрану из МВД, и эшелон пошел на Запад. Как там их потом: выпустили всех вместе или понемногу в разных частях страны, я не знаю.

Работа наша приближалась к концу. Снова в отделе кадров нас уговаривали не уезжать. К тому же у нас расположился филиал отдела кадров Магаданского Дальстроя, который соблазнял высокими заработками. Я не клюнул.

Нужно было думать о билете. Мы с напарником каждый вечер ходили на вокзал и видели, что там творилось. Сидели, жили и спали много людей, многие с детьми, а билетов не было. Кое-кто платил большие деньги, чтобы раздобыли им нужные билеты, но это было очень ненадежное действие — развелось много мошенников, которые в железнодорожной форме брали деньги и исчезали бесследно.

И снова я говорю: «Бог не без милости, а казак не без счастья». Кто-то из местных мне подсказал: «Закажи билет с доставкой на дом». Я так и сделал.

3 ноября 1953 года я получил расчет, трудовую книжку и паспорт, а на следующим день мне в гостиницу молодой парень привез на велосипеде железнодорожный билет от Комсомольска-на-Амуре до станицы Лабинская Северо-Кавказской железной дороги. Билет стоил шестьсот с чем-то рублей, доставка — 10 рублей. Что, значит, владеть информацией.

Я сдал деньги в сберкассу, получил на 17 тысяч рублей сберегательных аккредитивов, оставив себе на путевые расходы тысячи три. Приобретенный в Комсомольске большой аристократический чемодан я отправил малой скоростью в багаж, а себе оставил мой тот самый фанерный чемоданчик с самыми необходимыми предметами.

7 ноября, в день великого праздника, я сел в поезд.

В то время прямых поездов Комсомольск — Москва не было. А был вагон, который потом, в Хабаровске, цепляли к нужному поезду. На такой вагон и был у меня билет, причем на нижнее место, которое я сразу же поменял на верхнее, так как вместе со мной оказалась молодая семья с двумя девочками двух и трех лет. Сделал я это с охотой и удовольствием, ибо путешествие предстояло длительное, а читать книжки, да и просто спать при таком соседстве было наверху гораздо комфортнее.

Дорога была длинной и скучной. Если не считать круглосуточного стука колес и беспрестанно горланивших из репродукторов Тарапуньки и Штепселя, событий было мало.

Перечисляю их по порядку: в Хабаровске, пока наш вагон ожидал подходящего поезда, я часа три побродил по городу, который мне совсем не понравился. Где-то еще до Байкала по поездному радио было объявлено, что через полчаса мы увидим из окон поезда высеченный из скалы барельеф великого и т. д. Иосифа, и все, конечно, полюбовались на его гранитную усатую рожу, которую какой-то зэк, года два, не меньше, выколачивал, вися на веревке. На станциях возле берега Байкала нас угощали омулем, который оказался очень вкусной рыбкой.

Вот и все. И наш «Восточный экспресс» докатился до Москвы.

Время у меня по моему билету еще было, и я решил пару суток поболтаться по Москве, людей посмотреть (это очень важно было, ведь столько времени я уже не видел нормальных людей) и себя показать, да еще и прикупить кое-чего. Полностью выполнить намеченную программу мне не удалось по причине, как говорят юристы, «вновь открывшихся обстоятельств».

Сплю я на Казанском вокзале на дубовой скамье и вдруг сквозь сон слышу, как кто-то осторожно шарит по моему телу. Тихонько приоткрываю глаза и вижу: некто в железнодорожной шинели и форменной фуражке, сидя ко мне спиной, уже добрался до нужного объекта и нащупал только сегодня купленный мной большой кожаный бумажник со всеми моими богатствами.

— Э, — думаю я злорадно, — попробуй ты его вытащить, если я через карман пальто уже крепко держу бумажник за другой угол.

А потом другая мысль: ведь он, негодяй, может сейчас черкануть бритвой по моему замечательному пальто, и рванет отсюда как молния.

Беру его крепко за рукав, медленно приподнимаюсь и завожу разговор. Думаю, что читатель понял, какой разговор. Однако я просчитался. Я хотел его припугнуть и отогнать, а получился, как сказал классик, реприманд неожиданный. Он вовсе и не собирался спасаться от меня бегством. А начал просто.

— Ты откуда, браток?

— Из Нижне-Амурлага.

— По амнистии?

— По амнистии.

— А я из Карлага. Тут наших много. Пойдем.

С каким трудом я отбился от этого предложения, я рассказать не могу. Не знаю, заподозрил что-нибудь мой «железнодорожник» или нет, но распрощался он со мной неласково.

— Ладно! Только ты смотри! — сказал он с некоторой даже угрозой. — Казанский за Лехой Фиксой идет, так что не вздумай сам что-нибудь устроить. А завтра мы тебя найдем.

Встречаться ни с Лехой Фиксой, ни с «нашими» у меня никакого желания не было, и я сразу вспомнил слова одного персонажа из некогда знаменитого фильма «Праздник Святого Иоргена»: «Главное в профессии вора — это вовремя смыться». Принятые мной меры были простыми: я закомпостировал билет на первый же поезд в южном направлении, чтобы в кратчайший срок оставить как можно больше километров между мной и Лехой Фиксой с «нашими».

21-го ноября 1953 года я сошел с поезда в станице Лабинской, на попутном грузовике доехал до Ярославской и перед самым мостом через Фарс выпрыгнул из кузова.

Я не был в станице одиннадцать с половиной лет.

Через полчаса мать бросилась мне на шею. Как она постарела! Конечно, одиннадцать лет — срок немалый, но превратили ее в старуху не только они. 22 июня 1941 года, когда мы все слушали речь Молотова по радио, у нее в семье были четыре мужчины, сильных и здоровых. Теперь остался один я, да и то более трех лет считался убитым. Легко ли выдержать такое?

Начались суматошные дни. Родственники, знакомые, одноклассницы (никто из одноклассников старших классов с войны не вернулся). Много приходило пожилых женщин — матерей тех ребят, вместе с которыми я уходил из станицы 1 августа 1942 года и прошел пешком от станицы Лабинской до Махачкалы, где уже мы были зачислены в ряды Красной Армии. Все эти ребята с войны не вернулись, но для несчастных матерей узнать хоть что-то о своих детях от человека, который видел их где-то там далеко, и на воине, еще в живых, было каким-то утешением. Двух ребят я вспомнить не смог, и матери их были очень огорчены.