Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5

Выдали нам продовольственные карточки и прикрепили к рабочей столовой, где мы получали горячую пищу. Но хлебные карточки мы должны были отоваривать сами, и они были у нас на руках. На вторую декаду апреля у меня карточки на хлеб украли, а через некоторое время и на третью декаду! Стал ходить по огородам, собирать прошлогоднюю картошку и печь из нее лепешки. Их называли «тошнотиками» и даже частушки сложили: «Тошнотики, тошнотики — сибирские блины, как поем вас, тошнотики, не успеваю снимать штаны». Когда я стал совсем сдавать от недоедания, подходит ко мне казак, дядя Миша, из города Серафимовичи и говорит: «Сынок, приходи в столовую, когда я выезжаю из шахты, и садись со мною за один стол. Я буду тебе помогать хлебом». Помогал, пока я не получил хлебные карточки на май месяц. Остаюсь ему признательным и благодарным по сей день.

После травмы меня перевели на поверхность в ламповую на выдачу ламп при спуске шахтеров в шахту и приему их при выезде из шахты. Затем назначили слесарем по ремонту этих ламп. В ламповой работали девушки из высланных немцев Поволжья и местные. Когда я попал в беду с хлебными карточками, они стали меня подкармливать небольшими «тормозками» (что-нибудь съестное, которое шахтеры берут с собою при спуске в шахту). Благодаря этим «тормозкам», одна из местных девушек впоследствии стала моей супругой и матерью моих детей.

Однако кому-то показалось, что молодой спецконтингент не должен работать на поверхности, и я вновь оказался на подземных работах, но уже в качестве электрослесаря.

Шахта отрабатывала четыре пласта. Один из них считался наиболее сложным из-за обводненности. Его отрабатывал всего один участок, имевший специальный шурф, по которому спускались не только оборудование и крепежные материалы, но и люди. Работали на этом участке заключенные из лагеря, расположенного в двух километрах от шахты. Зимой и летом их приводили под конвоем к этому шурфу в любую погоду. Помню случай, когда одна из смен в чем-то провинилась, и их зимой по снегу гнали ползком до самого шурфа. Все это сопровождалось стрельбою и лаем собак. Картина жуткая! Собрались вольные. Возмущенные выкрики и оскорбления в адрес конвоя. Ничто не помогло.

Начальник участка и механик были из заключенных, но жили вне зоны. Горные мастера, десятники по вентиляции, взрывники были вольнонаемными. Остальной контингент — заключенные. На откаточном штреке были установлены решетчатые металлические двери с постом охраны из двух человек. Каждая проходящая через пост вагонетка с углем проверялась металлическими штырями, так что под углем спрятаться и бежать было невозможно. Вольнонаемные и спецпоселенцы, работающие на этом участке, проходили по спецпропускам, которые сдавали охране при входе. При этом ставили охрану в известность, где будут работать и сколько времени. При выходе пропуска возвращались.

Дисциплина поддерживалась избиением заключенных.

Шахта считалась опасной по газу метану и пыли. Вдобавок один из пластов имел склонность к самовозгоранию при ведении очистных работ. В период моей работы с 1945 по 1953 год случились две крупные аварии: взрыв метана на 2-м нижнем горизонте и прорыв воды на 1-м горизонте. Мелкие аварии с человеческими жертвами не считал. Во время первой аварии (взрыв метана) у меня был выходной по скользящему графику. Прорыв воды застал меня на работе в шахте.

Случилась эта беда в день повышенной добычи (ДПД) 19 декабря 1949 года. Эти дни объявлялись перед любой значимой датой советского времени. А тут — день рождения И.В. Сталина! Собирают перед каждой сменой шахтеров в актовом зале шахтного здания, где висела огромная, почти во всю стену, картина «Сталинский план преобразования природы» с его изображением. Садятся на сцене за столом начальник шахты Безгодов, парторг шахты, председатель шахтного комитета профсоюза. Предлагается избрать почетный президиум во главе с тов. Сталиным и членами ЦК партии. Все встают и громко аплодируют! Предлагается провести пятидневку повышенной добычи угля. Тут на сцене появляются активисты, берущие обязательство выполнить норму на 150–200 %. Голосуем «за» поднятием руки. За этим следят всевозможные стукачи и находящийся в зале особист. Не дай Бог не поднять руки или сделать это не энергично — пеняй на себя! Так всегда, а тут особенная дата.

Обязательство принято, и началась вакханалия по его выполнению, вопреки всем правилам безопасности. На аварийном участке когда-то произошло самовозгорание пласта. Его изолировали бетонными перемычками и залили через пробуренные с поверхности скважины большого диаметра глиняным раствором. Работала вновь нарезанная лава, а между ней и залитой глиняным раствором лавой был оставлен целик угля. Его стали «доить», то есть выбирать уголь для выполнения обязательств. Целик не выдержал, разрушился, и массы воды хлынули в лаву и на коренной штрек. Погибли все 8 человек, находившиеся там. Нам пришлось выходить на поверхность через шурф (запасной выход) соседнего участка.

Работа под землей и плохое питание подорвали мое здоровье. За год 3 раза лежал в больнице с воспалением легких. Доходил. Вызывает главный врач больницы Патрушев и говорит: «Получили твои анализы из туберкулезного диспансера. Пока они отрицательные. Но твой организм истощен — нужно санаторное лечение, а иначе ты сдохнешь. Если куришь, брось, а папиросу в рот не бери!» Выписали меня из больницы на работу.

Рассказал о своих печальных делах механику участка Федору Федоровичу Кизинину. Он помолчал и говорит: «Жалко мне тебя, сынок. Попробую тебе помочь». Каким-то образом он добился для меня путевки в местный санаторий «Зенковский», расположенный в тайге на берегу озера недалеко от Прокопьевска. Всю жизнь я благодарен этому человеку. Царство ему Небесное!

Январь 1951 года. Суровая зима. Чтобы ехать в санаторий, приличной по тем временам одежды нет. Кое-как одели: муж старшей сестры моей жены дал мне на время полупальто, перешитое из английской шинели, тесть — новые валенки, на рынке жена купила суконные брюки. Прибыл в санаторий. После всего, что со мной было — рай земной! Питание хорошее. Воздух чистейший. Ходьба на лыжах по таежным дорожкам и озеру и лечение сделали свое дело. Организм быстро окреп, и с тех пор болячки меня оставили.

После возвращения из санатория меня стали больше оставлять для работы на поверхности в качестве электрослесаря по обслуживанию экскаваторов, которые вели всрышные работы на строительстве Кедровского угольного разреза. А в сентябре 1951 года меня назначают механиком закладочного участка, который занимался доставкой инертных материалов в шахту для забутовки некоторых лав нижнего горизонта во избежание самовозгорания угля.