Мария Пуйманова - Жизнь против смерти

Водители уже запустили моторы. Машины, казалось, вздрагивали от нетерпения. Представитель Красного Креста стоял у одного из автобусов. Он уже собирался войти в машину, как вдруг сильно закашлялся: весенний ветер бросил ему в лицо клубы едкого черного дыма.

— Это из крематория, — быстро сказала в автобусе норвежская коммунистка и подошла к двери. — Увезите отсюда как можно больше женщин, — настойчиво продолжала она. — Спасите им жизнь! Здесь умирают не столько от болезней, сколько в газовой камере.

Представитель Красного Креста поднял брови и недовольно поморщился.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Но у меня определенные инструкции: мне поручено увезти отсюда только подданных норвежского короля.

— И это Международный Красный Крест!

Лучи заходящего солнца отразились на лакированных кузовах автобусов, словно на водной глади, моторы торжествующе взревели, и чистенькие машины, одна удобнее другой, тронулись, полупустые, в путь, напоминая о беззаботном, веселом туризме. Скоро они скрылись из виду. А может быть, их вовсе и не было? Может быть, все это только пригрезилось заключенным?

Светлые полупустые автобусы уехали, а из крематория по-прежнему валил черный дым…

Через два дня после отъезда норвежек, когда узницы уже спали, в барак неожиданно ворвались эсэсовцы.

— Auf! Auf! Sofort! Alles mit!

Что случилось? Что еще? И где Мильча уже слышала этот крик? Ах да, в тюрьме Панкрац, когда палачи пришли за Еленой в дни осадного положения. У Мильчи осталось мучительное воспоминание, она была очень привязана к Елене и не могла до сих пор забыть ее. Теперь, после трех лет жизни в лагере, Мильча стала опытнее. «Alles mit!» ее ошеломило — так вызывают для отправки. Каждая перемена в жизни заключенного таит для него опасность.

Уже много дней за горизонтом бушевала канонада. Люди, живущие в мире и довольстве, боятся орудийной пальбы. Но для заключенных она звучала как музыка. Русские девушки ходили словно завороженные: наши, наши! Они узнавали орудия по звуку; кроме них, никто не имел фронтового опыта, и Блажена все время спрашивала у Кето:

— Как ты думаешь, далеко еще ваши?

— Это тяжелые орудия; может быть, они бьют по Берлину, — отвечала Кето.

В ту ночь, когда их внезапно разбудили, канонада усилилась.

— Нас угоняют подальше от русских, — пробормотала Галачиха.

А мы дождемся их тут! Узницы вцепились в койки и не хотели вставать. Несколько дней назад Блажена совещалась об этом со Зденкой: идти пли не идти, когда настанут последние дни лагеря? Не идти, если будет возможность выбирать, решила Зденка. Пусть нам даже грозит смерть, — лучше умереть политическим узником, чем погибнуть среди немецких беженцев.

Но хефтлинги предполагают, а эсэсовцы располагают. Власть гитлеровцев в лагере была еще слишком сильна. А озлобление из-за неудач и страх перед Красной Армией делали их еще неистовее. Молокосос Франц, тот самый эсэсовец, который однажды в цехе так рванул из рук Блажены коробку с аккуратно сложенными заготовками, что они рассыпались по полу и пришлось собирать их по всему цеху, а надзирательница еще и прибила за это Блажену, — этот выродок сорвал с Блажены одеяло, столкнул ее с кровати и подошел к Мильче. Auf! Auf! Весь барак уже поднялся. Спросонья узницы почти не разговаривали.

Блажена тщетно протестовала от имени всего барака.

Заключенных выгнали на аппельплац. Вот где была толкучка. Прожекторы уже не светили: эсэсовцы боялись советских пикировщиков.

Начальник лагеря произнес краткую речь. По техническим причинам лагерь, мол, временно эвакуируется. (Другими словами: немцев преследуют по пятам, они удирают — чудесно!) Больные остаются в лазарете, врачебная помощь им обеспечена, и они могут ни о чем не беспокоиться. Сохраняйте образцовую дисциплину, мы еще встретимся. Для тревоги нет никаких оснований. На фронте мы по-прежнему хозяева положения. Германия непобедима. Хайль гитля!

Ворота лагеря распахнулись, и две тысячи женщин под конвоем солдат вышли в темноту мекленбургской ночи. Ночью их сюда пригнали, ночью и угоняют… что могли бы сделать убийцы без покрова темноты? Бог знает куда вели узниц, этого им никогда не говорят. А если и скажут, то соврут… А Кето с нами? Да, она здесь. Советские медсестры шли строем, в ногу, как всегда, образовав в толпе сомкнутую группу. Главное — не отставать от других и скрывать усталость. Боже упаси показать ее! Ведь ты, мама, очень бодро шагаешь! Блажена и Мильча незаметно поддерживали мать с обеих сторон. Мать мы не дадим в обиду — что из того, что ее не взяли красивые автобусы Красного Креста! Блажена обязательно доставит мать домой, даже если придется нести ее на руках, ведь она должна увидеться с Веной и с отцом, а Блажена — с Вацлавом. Кто знает, может быть, в этот полуночный час лидицкие мужчины тоже шагают где-нибудь вместе со своим эвакуированным лагерем. А может быть, их уже освободили русские. Блажена была уверена, что отец и Вацлав сидят в одном из концлагерей Польши. Там, видимо, неважно, оттуда и вестей никаких не приходит, ни словечка. Но Вацлав молод и крепок, у него веселые глаза и плотно сжатые губы… Хорошо бы идти вместе с ним сейчас, этой весенней ночью, ведь темнота создана для влюбленных…

Блажена тянула за собой мать и чувствовала, что у нее самой кружится голова от непривычного свежего воздуха, пропитанного апрельскими запахами древесного сока, смолы и влагой мекленбургских озер. Ева Казмарова говорит, что, судя по звездам, их ведут на север, а уж Ева-то знает, она была учительницей.

Глаза постепенно привыкали к темноте. На открытых местах было гораздо светлее, на горизонте густо темнели леса. Боже, как у нас в Чехии, совсем как у нас, только местность тут ровная, как тарелка, и песок вместо угля. Вот такое же звездное небо раскинулось над Шверином и над Лидицами. Говорят, Лидице сгорели, эту весть принесла одна новенькая из Праги. Но Зденка сказала Блажене и другим, что новенькая заговаривается, она не совсем в своем уме, и отчитала болтунью. Впрочем, сообщение не произвело особого впечатления на лидицких женщин. Ну что ж, если даже и так… Тем, у кого сгорел дом, построят новый. Все равно мы сейчас живем, как цыгане. Только бы всем счастливо встретиться дома!

Чешки и француженки, польки, русские и украинки — все вспоминали сейчас своих близких, шагая в потемках. Если бы мысли были видимы, если бы они излучались во мраке, какие толпы мужчин и детей со всех концов континента появились бы здесь! Пришли бы смуглые мужчины с правильными чертами лица из сладостной Франции, где голубое небо над кудрявыми виноградниками прозрачно и мысль человека легка от вина; с мужчинами были бы дети, порой похожие на маленьких сатиров. Пришли бы поляки — у них широко расставленные глаза и обвисшие усы… Вместе с сердечными, добродушными, обветренными великанами из Советского Союза бежали бы русские девочки с косичками, чернобровые украиночки и смуглые грузинские дети; были бы там и мальчуганы с черными как уголь глазами, и детские головки цвета спелой ржи, потому что в этой необозримой стране вы найдете всякие оттенки кожи, и все люди живут там в дружбе. С берегов задумчивых чешских рек прибежали бы загорелые девочки — таких рисуют на пасхальных открытках с подснежниками и утенком. И все они похожи на Венушку.