Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне

И пахнуло от всего этого чем-то безмятежным, старинным и невозвратно ушедшим.

А потом пришел молоденький юнкерок, такой же милый и культурный, с мальчишеским пушком на румяных щеках, и, вежливо извинившись перед хозяйками, доложил, что «краснопузых» пригнали. И еще добавил что-то — Наташа не поняла — о двух заговорщиках, которые не хотели идти…

Жоржик, поцеловав дамам руки, поблагодарил и вышел, поправляя на ходу портупею. За ним поднялись и другие офицеры. Любопытство толкнуло Наташу к окну.

Во дворе толпились бородатые, кряжистые унтера и молоденькие юнкера. В центре стояли со связанными руками «краснопузые»— железнодорожник в изодранной форменной тужурке, комбедовец из соседнего села и несколько незнакомых мужиков. На крыльцо флигеля вышел Жорж Покатилов с ленивой сытой ухмылкой. Бородачи унтера подтянулись. Жоржик, милый московский Жоржик, подошел к мужикам и что-то спросил у железнодорожника, натягивая на руки замшевые перчатки. Затем неожиданно ударил связанного человека наотмашь по лицу. Наташе запомнилось оскаленное лицо Покатилова и кулаки в потемневших перчатках. Подоспевшие офицеры присоединились к нему. Связанных поволокли за угол, взвился чей-то животный вопль, и сухо щелкнул винтовочный выстрел.

Наташа побледнела, отшатнулась от окна.

— Господи, что же это такое, — шептала рядом ее мать…

На крыльцо опять поднялся Покатилов, содрал с рук перчатки, скомкал, бросил на землю. Сидевший на крыльце Джерри глухо заворчал.

Покатилов отшвырнул его ударом ноги и вошел в дом.

— Пардон, погорячился. Понимаете, каков подлец — еще агитирует. — Жорж улыбнулся прежней адъютантской, заученной улыбкой и внимательно осмотрел пальцы правой руки. На них кровоточило несколько ссадин. Разглядев их, Наташа похолодела.

— Ну, я ему показал… — Покатилов подошел к столу. — Еще раз, миль пардон. А, нет ли у вас йоду?

Наташа убежала к себе.

…Девушка тяжело вздохнула и, словно отвечая на немой вопрос раненого, отрицательно покачала головой. Во время затянувшегося молчания Воронцов внимательно смотрел на нее. Он пытался понять, о чем думает эта чудом появившаяся в его убежище девушка с таким милым русским лицом.

«Звери…»— повторил он про себя ее слова. Может быть, есть еще надежда, что девушка окажется такой же хорошей, как и ее лицо?

Мысли его начали путаться, голова закружилась, и перед глазами роем взметнулись мохнатые расплывающиеся мухи. Видимо, сильно разбередил он рану, неосторожно ударившись плечом о печку. Под повязкой набухало что-то теплое, липкое. Лицо девушки поплыло в сторону, заволакиваясь пеленой, и уже из темноты прозвучали ее странно далекие слова:

— Вы не бойтесь меня. Я вас не выдам!

Наташа склонилась над раненым, осторожно стирая душистым платочком бисеринки пота со лба. «Какое приятное лицо, открытое, честное».

Девушка расстегнула воротник его гимнастерки. Показалась повязка из заскорузлых бинтов, местами раскисшая от крови. На мгновение Наташе стало не по себе. Вспомнились окровавленные перчатки на крыльце, которые она заметила утрам… «Если его найдут, то как с теми — два выстрела и… все. Что делать?» Она поднялась на ноги. Раненый дышал ровнее, но краска еще не возвратилась на его щеки. Девушка поспешила к двери. Там она снова обернулась, настороженно посмотрела на лежавшего без сознания человека и побежала к дому…

Комната, отведенная Покатилову и двум другим офицерам, была погружена в полумрак. Пахло застоявшимся табачным дымом и кислыми огурцами, которыми закусывали, отмечая победу на станции.

Офицеры спали. Один из них, подпоручик с багровым до синевы лицом, громко храпел, в горле его что-то клокотало. Спутанные волосы разметались по валику дивана, голова запрокинулась, и острый кадык натужно ходил под кожей, словно подпоручик и во сне продолжал что-то глотать. Другой офицер, совсем еще мальчик, спал спокойно. Он устроился на полу. В откинутой руке зажата недокуренная папироска, пепел обсыпал шинель и ослепительно белую простыню. На левой щеке прапорщика — видимо, он только что повернулся во сне — отпечатались рубчиками узоры пухлой диванной подушки, вышитой бисером.

Покатилов проснулся и с завистью посмотрел на юношу. Прапорщик пил мало, отоспится и опять будет весел и задорен, как молодой легавый щенок. А тут, проклятье, трещит голова и во рту противный вкус.

Поручик встал, умылся и прошел в небольшую темную комнату, служившую обитателям флигеля столовой. Там сидел сам хозяин усадьбы, Наташин дядюшка Николай Александрович Краенинский. Он прибыл в усадьбу тотчас же после прихода белых, чтобы лично присматривать за восстановлением хозяйства. Неожиданному визиту карателей он даже обрадовался, тем более что с их командиром — поручиком Покатиловым — был знаком еще по Москве.

Дядюшка Наташи с аппетитом закусывал. Покатилов поздоровался и сел за стол.

— Прошу — кофе, сыр. Рекомендую сыр. Союзный, точнее, настоящий швейцарский.

— Благодарю, — буркнул поручик.

Краснинский с любопытством посмотрел на него. Покатилова можно было бы назвать красивым, если бы не странные, производившие гнетущее впечатление брови, которые залегли над серыми глазами темными полукружьями. Эти брови придавали Покатилову сходство со святым мучеником, сошедшим с иконы старинного письма. Все остальное в его лице было обычно, словно природа истратила всю фантазию на брови, а для остального пользовалась готовыми лекалами. Брови, в полном смысле этого слова, царили над лицом. Как ни растягивал поручик свои пухлые губы в улыбку, как ни кривил их в презрительную усмешку, лицо оставалось неподвижным. В детстве он пытался сбривать брови, но потом стал гордиться ими и видеть в них признак породистости. Они, по мнению поручика, придавали ему значительность, оригинальность и даже — чего не подумает самовлюбленный человек — выразительность, хотя именно они и лишали его лицо подвижности. Дай ему обычные брови — и он стал бы простым, чуть блекловатым человеком.

Наблюдение за поручиком навело Краснинского на тревожные мысли. Черт их знает, карателей, от них всего можно ожидать…

— Георгий Игоревич, вы меня обяжете, — заговорил Краснинский вкрадчиво, — если в дальнейшем не будете озлоблять понапрасну мужичков. Я совсем не хочу в один прекрасный день сгореть в своем вновь обретенном родовом гнезде, тем более что под это гнездо подведен солидный фундамент в виде шести сотен десятин.

— Шестисот? — с удивлением спросил Покатилов. Он хорошо знал, что земли Краенинского давно перешли к новым владельцам.

— Э, батенька мой, не знали? Особое совещание при покойном Временном правительстве изволило утвердить решение земельного совета о возвращении мне всех земель фамилии Краснинских.