Борис Краевский - Повесть об одном эскадроне

— О да, — поспешно согласился Краснинский, хотя в душе был согласен с племянницей.

— Теперь о деле.

Краснинский насторожился — капитан забирал слишком круто. Может быть, еще не поздно бросить эту непутевую девчонку и вернуться в имение и потом, как бы под тяжестью новых, неопровержимых улик — а улики он найти сумеет, — написать покаянное письмо, в котором признать свою слепоту и отречься от племянницы?

— …о приданом Натальи Алексеевны, — дошел наконец до слуха Краснинского вкрадчивый голос капитана. — Нет, нет, не о размерах его — я вполне доверяю вашей родственной любви и заботе о девушке, — а о формах, в которых бы мне хотелось его видеть.

— Получить… — уточнил Краснинский.

— Можно и так. Но, прежде чем говорить о формах, я хочу сделать маленький экскурс в область политики.

— Помилуйте…

— Сейчас все объясню. Видите ли, — капитан пригнулся к Краснинскому и заговорил вполголоса, — мы проиграли. Наше дело потеряно. Я ненавижу красных, я бы вешал их без разбора, но ненависть не застилает мне глаза и не мешает трезво оценивать события. А они таковы, что хоть стреляйся — если нет, конечно, возможности уехать за границу.

— Что вы говорите? Разгар наступления…

— Э, дорогой мой, я осведомлен гораздо лучше многих генералов, и я… Да что там. Резервов нет. Людей нет. Армия разлагается. Наступление скоро захлебнется. Через месяц, через полгода, пусть через год-но нас ждет судьба Вандеи. О, как я хотел бы, чтобы все это были напрасные страхи. Невозможно… Поэтому — лучше за границу. Для этого нужны деньги. Пока ещё продолжаются наши успехи — деньги можно достать. Именно поэтому я говорил о формах, в которых хотел бы видеть приданое. Деньги! Я могу свести вас с обезумевшим от спекуляции купчиной, который сейчас, пока мы еще бредим первопрестольной и въездом на белом коне, даст валюту. Он даст настоящую цену…

Капитан еще что-то говорил о спекулянтах, с которыми они не имеют сил бороться, так как за спиной каждого оказывается высокий покровитель, но Краснинский его не слушал. На его лице так и застыла вежливая гримаса улыбки. А в голове прыгали разрозненные обрывочные мысли.

Нет, разговор с капитаном оказался горазда полезнее, чем он мог предположить. За подобную откровенность можно заплатить… Только нужно ли? Ну, часть, малую толику… Для начала… А там, в Париже — под словом заграница он понимал только Париж, — там, в свободной демократической стране, капитан не дотянется до него…

Тем временем фон Вирен взвинтил себя и кричал, глядя водянистыми глазами поверх головы собеседника:

— Только так! Я… я не позволю! Не допущу — грабить Наталью Алексеевну!

Краснинский осторожно положил свою большую белую прохладную руку на судорожно сжатый кулак капитана.

— Не говорите так громко, на нас обращают внимание. Скажите, вы совершенно уверены в том, что… — помещик замялся.

— Нам не на что надеяться? Уверен. Честное слово благородного человека. Говорите, согласны?

— Нужно подумать.

— Да что думать? Вы уедете в Париж. С Наташей. С деньгами своими и нашими. Как только мой долг позволит мне, я присоединяюсь к вам. Светлая, спокойная жизнь… В России никогда не было и не будет порядка, к черту… Ну, говорите…

— Я подумаю. А помощь Антанты?

— Ерунда. У них самих забот по горло. Вы что, английских газет не читаете?

— Как трудно, наверное, воевать, ни во что не веря, — задумчиво произнес Краснинский.

— Гадко-с. Вот я — убиваю, расстреливаю, меня боятся, а сам я не верю, нет, не верю… Ведь я университет кончил, на Татьянин день на Моховую, как в собор, причащаться ходил. В сердце торжественно, чисто, и мысли возвышенные, и хочется всех осчастливить, особливо нашего святого российского терпеливейшего мужичка. Впрочем, вы это сами испытали… Безумие… Слепцы! Прокраснобайствовали Россию, слезы лили, спорили о русской неразгаданной душе и ее величии, умилялись. Не слезы лить, не рубашку отдавать, не умиляться — пороть, всех поголовно пороть! А? — И капитан дико посмотрел на Краснинского.

…Всю ночь шел дождь, и под его монотонный шум Краснинского преследовали кошмарами страшные предсказания капитана, чудился его безумный взгляд, дрожащие руки. Только на рассвете Краснинский немного успокоился, решив завтра же начать переговоры о продаже имения.

Прошел дождь, и не мощеная улица на окраине городка напоминала растянутую до бесконечности лужу с редкими островками скользких глинистых бугорков. Копыта лошадей поднимали коричневые фонтаны грязи, она все гуще облепляла и коней и всадников. Привыкшие ко всему солдаты не обращали на нее внимания, а офицеры с грустью поглядывали на перемазанные до неузнаваемости сапоги, галифе и полы шинелей.

— Черт бы побрал эту слякоть, — в сердцах ругнулся молодцеватый ротмистр, старший патруля.

Кто мог знать, что так получится. Еще три часа назад ротмистр был уверен, что вечером будет сидеть за своим обычным столиком в ресторане, и вот… полюбуйтесь. Сегодняшний случай — лучшее доказательство того, что есть моменты, когда начальству не следует попадаться на глаза. Заметил его мимоходом начштаба, не понравилось что-то сердитому генералу — и пожалуйте: старший патруля. Таскайся теперь до полуночи по морю грязи, в то время как другие пьют и любезничают с дамами.

Патруль остановился у крайнего дома. Дальше грязная улица продолжалась таким же грязным трактом, уходившим в мутную синеву. Ротмистр хотел было уже повернуть обратно, но в это время слух его уловил далекое конское ржание и скрип колес. Через минуту на дороге показалось несколько подвод в сопровождении всадников. Офицер услышал громкий, начальнического тембра голос, ругавший возчиков, и оправдания мужиков.

— Кто идет? — крикнул ротмистр.

— Капитан Емельяницкий, — ответил начальник обоза. — Кто спрашивает?

— Ротмистр Денисов. Куда следуете?

Капитан подъехал к Денисову. На плечах его ротмистр с удивлением разглядел черно-красные корниловские погоны. Принадлежность к знаменитой «черной» дивизии подчеркивалась и мрачной эмблемой на рукаве шинели.

— В контрразведку, господин ротмистр. А вы патрулируете? Не завидую — в такую погоду, — заговорил капитан. — Впрочем, у меня тоже занятие не из приятных. Вот, полюбуйтесь. Девять комиссаров вам привез. Приказано сдать в контрразведку.

Ротмистр тронул коня к подводам. На них по трое лежали связанные люди. Изорванные гимнастерки, наскоро наложенные грязные повязки из разорванного белья, спутанные волосы на не покрытых головах.

— Откуда эти красавчики? — поинтересовался Денисов.

— Из красного полка, который забрался в наш тыл. Полковник Козельский крепко потрепал его. А это — главари.