Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

— Слушай, от твоего крика у нас радио сломалось! — Мирон взялся за колёсико, крутанул. « Внимание, внимание! — громко заговорил динамик голосом Юрия Левитана. — Говорит радиостанция имени Коминтерна. Через несколько минут будет передано важное сообщение».

— Ты, Мирон, смотри… — голосила Анисья, но Мирон цыкнул:

— Тихо!

«Передаём заявление заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и Народного Комиссара Иностранных Дел товарища Молотова Вячеслава Михайловича» , — объявил диктор. И затем — другой, заикающийся, совсем не артистический голос:

«Граждане и гражданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причём убито и ранено более двухсот человек. Налёты вражеских самолётов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключён договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора…»

Они молча дослушали до конца. За раскрытыми окнами всё так же чирикали птички, шелестела листва — но не было слышно ни одного человеческого голоса, хотя вот только что с улицы долетали крики и гомон. Потом один, другой, а затем, подальше, третий — заныли фабричные гудки.

— О! — сказал Мирон, чтобы не молчать. — Это на станции. На комбинате. А это на медеплавильном.

Продолжительный вой гудков создавал дополнительный фон зазвучавшей по радио, сразу по окончании заявления Молотова, песне из кинофильма «Александр Невский»:

Лиза вертела головой, поглядывая то в окно, то на взрослых, ожидая разъяснений. Но разъяснения были нужны не только ей.

— Я чего-то не поняла, — жалобно сказала Анисья. — Это что?

— Война, — вздохнув, ответил Мирон и встал. — Кто куда, а я в редакцию.

Василий отправился в экспедицию.

— Знаешь, парень, — сказал ему Марьев, — мы, наверное, завтра никуда не поедем. Непонятно, что будет. Я пацанёнком две войны пережил — ничего хорошего сказать не могу. А с другой стороны, столько было за последние годы для обороны сделано, такая создана мощная техника и такие мы имеем примеры отпора агрессору, что, кто знает, может, это ненадолго. Как на озере Хасан. Врезали гадам, они и побежали.

— У меня практика два месяца.

— Хе, два месяца! Два месяца — большой срок.

— А что мне теперь делать?

— Отдыхай, — пожал плечами Марьев. — Что делать? Откуда мне знать, что в такой ситуации делать. Но будь на виду.

— Как это?

— Ну, заглядывай каждый час. Вдруг будут какие распоряжения из Москвы…

…Василий брёл по городу. Везде обсуждали войну. Воскресенье: народ, кто не в смене, высыпал на улицы и площади. Общее настроение было тревожным, но оптимистичным. И чем больше проходило времени после выступления товарища Молотова, тем быстрее сглаживалась тревога. Ведь бомбили где-то далеко, а здесь Алтай… Собирались группами в скверах, возле памятников.

— Навалять им по первое число, — орал нетрезвый мужик в мятой рубахе навыпуск. — Раньше немчуру били и теперь побьём.

— Ни разу их верха над нами не было, — гундел другой.

— Да о чём вы говорите? — надрывалась тётка в платке. — Это ж на неделю-две. Какая у них против нас может быть война! Так, бузят…

— А может, и больше недели, — не соглашались с ней. — На месяц. А то и на два.

— С кем там два месяца возиться-то!

— Э, не скажи. Немец, он силён… Всю Европу съел.

По радио снова и снова повторяли речь Молотова, но уже в исполнении Левитана. И люди опять слушали, пытаясь найти ответы на эти проклятые вопросы: сильна ли война? Как быстро выгоним врага? Что нам-то всем делать?..

Василий подходил то к одной, то к другой группе. Везде было возмущение агрессором, везде была уверенность в победе. Подумал, что, наверное, сейчас так повсюду. Там, где он бывал — на предприятиях, которые строили товарищ Ухватов и его команда: в Селищеве, Челябинске, Коми, на реке Соти и на Каме, — и там, где не был…

Сколько раз он слышал слово «народ». Слово и слово. Оно воспринималось как абстракция. Что-то вроде числительного. Есть один человек, есть семья, есть коллектив, а есть народ. Представить его себе нельзя никак, даже отождествить с ним самого себя трудно. Ведь обычно человек живёт одной только своей жизнью. У него своё дело, свои интересы, он и знать не знает, что происходит со всеми другими, поврозь и вместе. И вот пришёл момент: по всей стране весь народ думает об одном, как один человек.

Не зря власть позаботилась, чтобы на каждой улице были установлены радиорупоры, в каждой квартире имелись бы радиоточки. Хочет товарищ Сталин сказать что-то важное сразу для всех, посылает товарища Молотова. Скажи народу, товарищ Молотов: мы вместе строили счастливую жизнь, мы никому не угрожали — но пришёл враг и хочет у нас всё отнять. У нас были общие большие успехи, а теперь у нас общая беда!

Радиорупоры в перерывах между повторениями обращения товарища Молотова к народу транслировали песни:

«„Пламя души своей! — повторил про себя Василий. — Знамя страны своей!“ — гениально. „Пламя души“ — это каждый, сам по себе, одиночка. „Знамя страны“ — а это уже общее. Вот что такое народ: единое духовное устремление каждого под общим знаменем…»

Когда Вася в очередной раз пришёл к Марьеву, тот был сильно задумчивым.

— С завтрашнего дня объявили мобилизацию, — сказал он. — Мой возраст идёт. Ты как, имеешь приписное свидетельство?

— У меня бронь. Отсрочка для окончания образования. Статья двадцатая главы второй Закона о всеобщей воинской обязанности. Геологи подпадают.

— Ты студент, может, и подпадаешь. А я в запасе.