Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Докторская комната с кушеткой и кроватью становилась все привлекательнее в сравнении с гомерической теснотой этого прифронтового города.

К переулку шли быстро, пробегали по-воскресному людные улицы, на которых фланирующие офицеры нестеснительно, как в побежденной стране, заглядывали под шляпки женщин, заговаривали с гуляющими сестрами. В переулке же шли медленно, оглядываясь, и, если бы не Зоя, Татьяна так и не постучалась бы в дверь одноэтажного домика.

В окно рядом с парадной мгновенно выглянул доктор и, крикнув: «Я сейчас!» — сбежал открывать дверь.

Комната была темная от спущенных соломенных штор, пыльная и запущенная. Только что поднявшийся с кушетки человек наскоро убирал в шкаф подушку и одновременно левой рукой приводил в порядок взволнованную и непокорную шевелюру.

Татьяна застыла на пороге. Они согнали с постели отдыхающего человека. Нет, лучше было бы заночевать на бульваре или пересидеть ночь на вокзале. Боже мой, вокзал! Как она не подумала об этом!

— Пожалуйте, пожалуйте! — размахивал руками посреди комнаты доктор. — Очень вам рады. Ждали. Удивлялись, как много времени вам понадобилось, чтобы убедиться в негостеприимности нашего Минска.

— Мы могли бы на вокзале, — робко вставила Татьяна.

Высокий черноволосый запер шкаф и подошел к ней.

— Дайте ваш чемоданчик, — сказал он как-то необыкновенно просто и тихо. — Какой там вокзал. Там не повернуться. И грязь, насекомые. Я иду сегодня на ночное дежурство, а Сергея устроим у соседей. Хозяев мы предупредили. Они даже предлагают вам свое белье. У нас как-то сейчас все в стирке… Да и вообще не густо. А сейчас будем пить чай.

Он отвел Татьяну к кушетке и скрылся в коридоре. Доктор последовал за ним. В комнату вошла рыхлая женщина в капоте, сама представилась сестрам, посочувствовала и показала умывальник. От женской приветливой распорядительности стало уютно и просто.

Доктор прибежал с пачкой печенья, из чемодана достал бутылку вина. Он кружился вокруг стола, как бабочка у застекленного фонаря, и нельзя было не видеть, что он рад гостям и собственному радушию.

Татьяна рассматривала «Аргус», а Зоя, покончив с туалетом, который проделала тут же перед тусклым зеркальцем в прозаической черной рамке, стала помогать доктору.

Чай пили дружно и весело. За стеной низко рокотала и плакала бандура. За потемневшим окном кто-то проносил томительные вздохи, раздавалось ленивое шарканье праздных подошв по кирпичам тротуаров. Керосиновая лампа в комнате была охвачена раскрывающимся кверху тюльпаном розового абажура. А высокий черный сидел на кушетке рядом с Татьяной, глядел на нее внимательно, изредка вмешиваясь в разговор спокойными, округленными фразами. Татьяне казалось, что этому простому, уравновешенному человеку все кругом так ясно, как никогда не будет ясно ей самой. Вдруг захотелось проникнуть в его мысли и настроения. Пользуясь тем, что Зоя вела шутливый, чуть-чуть скользкий разговор с Сергеем Владимировичем, Татьяна незаметно для себя стала рассказывать черному о себе, о Горбатове, о литовском госпитале, об аресте Тарасия Мироновича.

— Страшная у нас страна, Татьяна Николаевна. Грубая, бесправная. Раздавить человека — это в два счета могут… Как таракана…

— А ведь это правда, — сказала девушка и подумала: «Как я этого до сих пор не замечала?»

Собеседник ее оживился и тоже стал рассказывать Татьяне о Минске, о Казани, откуда он был родом, где кончил университет, и когда ему нужно было уходить на дежурство, Татьяна уже чувствовала себя с ним просто и ей жаль было, что он уходит. Она не в силах была поддерживать веселый щебет-разговор Зои и врача и едва не вздремнула, прикинувшись щекой к ковровой подушке.

— Ну, надо вас укладывать, — с сожалением сказал Сергей Владимирович.

— Я только на полчаса прилягу. А вы разговаривайте, — сказала Татьяна.

Она легла на койку, сняв туфли. Сергей Владимирович закрыл лампу газетой, и Татьяна сейчас же заснула в тени.

Она не видела, как доктор, пройдя на цыпочках, совсем погасил лампу, как уже совсем утром, стараясь не шуметь, уходил он, оставив Зою усталую, измученную и дорогой и докторской ненасытной любовью.

Наутро Татьяна прикрыла разбросавшуюся в тяжелом сне подругу и села у окна, дожидаясь, когда проснется весь дом.

По камням улицы прогрохотала лихая солдатская телега, и Зоя подняла голову, кого-то отыскивая около себя полузакрытыми, сонными глазами.

— А где же Сергей? — сказала она, сначала не замечая Татьяну. — Ты разве уже встала?

Она приподнялась над подушкой.

— Неужели поздно? Не выспалась я…

— Ты поздно легла?

— Светло было. — Она подумала и спросила: — А тебе черноволосый понравился?

— Да, он славный.

— Он так к тебе пристроился. Я уж думала — и он останется… Я бы на твоем месте его не пустила. Пусть лучше бы Сергей шел дежурить.

Татьяна недоуменно смотрела на подругу:

— Как ты можешь так?

— А вот такая и есть. Другой не буду! — Она сердито, не сходя с кушетки, принялась расчесывать гребнем волосы.

К вечеру у девушек на руках было направление и частное письмо к Розалии Семеновне, старшему врачу отряда.

— Не сказано, что все это подействует, — размышлял вслух Сергей Владимирович, — но больше я не в силах ничего сделать. Как княжне взглянется.

Черноволосый — Татьяна так никогда и не узнала его имени — принес на вокзал цветы и смотрел долго вслед уходящему, переполненному солдатами составу. Сергей Владимирович лихо крутил ус и поглядывал на девушек с высоты своей легкой победы.

— Боюсь я этой княжны, — твердила в вагоне Зоя. — Разгадает, шельма. Ты уж в отряде веди дело одна. Я молчу.

Розалия Семеновна усадила девушек в кресла и в разговоре по пустякам ловко выспрашивала о том, откуда они, кто их родители, какое образование получили.

Татьяна едва скрыла свое удивление, услышав, что Зоя — дочь полтавского помещика из-под Лубен, что она пробыла два года на высших женских курсах в Киеве…

Розалия Семеновна куда-то удалилась. Через комнату проходили высокие, необыкновенно строгие, красивые на подбор сестры, быстрыми взорами пробегали по лицам девушек и исчезали. Вернувшись, Розалия Семеновна сказала, что вакансия в отряде имеется только одна, но, чтобы не разлучить подруг, она оставит обеих. Вскоре уедет сестра Недзельская, и тогда, если не будет препятствий, можно будет зачислить обеих.

— Вас мы зачислим сейчас, — сказала она Татьяне. — А вас, — повернулась она к Зое, — через несколько дней. Княжна уже дала свое согласие, — добавила она, когда девушки встали и принялись благодарить ее.

Еще чемоданы не были развязаны, когда Зоя уже обежала парк, побывала на берегу реки, определила температуру бурлившей воды и успела познакомиться с поваром и кастеляншей. Сестер она избегала. При слове «княжна» у нее билось сердце.