Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Как не похоже все это было на действительность, на сегодняшний день!

Огромный дворец, задуманный и разрешенный в сильных и строгих линиях, словно Гваренги предчувствовал его замечательную судьбу, принял в себя эту массу взволнованных, взвинченных до предела, решительных и сильных людей, и они растекались по его широким коридорам, по большим светлым комнатам, по залам.

В самый короткий срок они стали полновластными его хозяевами, не дивясь его размерам, огромным люстрам, циклопическим колоннам, потому что это было для них не новое жилье, не место успокоения, но огромная, широко распахнувшаяся дверь в будущее.

Навстречу Андрею шла группа вооруженных людей. Рабочие, матросы, солдаты вытекали из высоких белых дверей и, зараженные чьим-то высоким энтузиазмом, пели нескладно, но решительно песню о решающем бое за новый мир.

Они смотрели на Андрея вызывающе, как будто подозревали в нем одного из врагов. Андрей почувствовал, что сейчас самое большое желание этих людей было скорей, как можно скорей столкнуться с их общим врагом, чтоб ни на секунду не откладывать этот бой, последний бой.

Слышались выклики, отдельные голоса, сейчас же тонувшие в глухом рокоте толпы. Имена Ленина и других вождей возникали как лозунг, как знамя.

Пафос этой массы наэлектризованных людей действовал на Андрея сильнее слов и самых высоких аргументов.

Вот она, новая Коммуна!

Нет, она не закончится жертвенной кровью. Нет плотины, способной удержать, остановить, разметать этот девятый вал.

Андрей почувствовал, что все его колебания, все сомнения исчезнут, как только он сольется с этой массой. Нырнет в нее с головой. Сердце его уже билось темпами человеческой волны.

Все впереди становилось ясно и определенно.

С твердым решением, теперь уже получившим силу инстинкта, он вступил в большую белую комнату, окна которой глядели на Неву.

Сашка шел по коридорам как свой человек. В комнате он толкнул Андрея к столу, у которого сидел тот же остролицый человечек, что отправлял автомобиль от Зимнего на Гатчинскую дорогу. У человека были воспаленные глаза и запекшиеся губы.

— Вы офицер? — спросил он Андрея.

— Так точно.

Человек устало улыбнулся.

— Прапорщик артиллерии, — поправился Андрей и стал в вольную позу.

— И хорошо стреляете?

— Неплохо.

— Вот тебе и командир, — сказал человек рыжеусому приземистому унтеру. — А ты плакал.

Унтер смотрел на Андрея недоверчиво.

— Ничего парнишка, — стукнул Сашка по плечу Андрея. — Бери, браток, подходячий!

— Напишите товарищу бумагу, — сказал человек соседу в кожаной куртке, который, сидя рядом, вертел в руках пресс-папье.

Андрей ждал расспросов. Его, конечно, спросят, что толкает его, офицера, на путь помощи большевикам. Но человек уже разговаривал с матросом.

Кожаная куртка оторвал от листа крохотный клочок бумаги и размашистым почерком вывел три строки, гласившие, что Андрею Кострову поручается командование сводным взводом артиллерии.

— Ну, теперь ты меня вези. По дороге… — решил Сашка.

Взвод стоял в переулке у Смольного. Унтер-офицер шел с Сашкой, посматривал на Андрея, и было понятно, что они разговаривают о новом командире. Взвод солдат только что привели из артиллерийских казарм помимо воли эсеровского комитета.

Унтер-офицер скомандовал: «По коням!» — и обратился к Андрею:

— А для вас коня пока нет, придется на передке.

— Вот что, товарищ, — сказал ему Андрей. — Командуйте лучше вы. А вот когда дело дойдет до стрельбы, тут я буду на месте. Стреляю я неплохо. — Он вспомнил кольцовский класс.

— Ну, ладно! — сказал, видимо довольный, унтер. Он уже веселей хлестнул плеткой по сапогам и стал взбираться в седло.

Взвод то шагом, то рысью быстро продвигался по улицам.

— Мы тут в казарму завернем. На обед и все такое. А в четыре выступим. Ты, что ж, с нами или к себе сгоняешь? — спросил унтер у Андрея.

— У меня дела кое-какие. А к четырем я буду.

«Кое-какие дела» очень беспокоили Андрея. Последнее время, вспоминая об Елене, он машинально начинал напевать про себя что-то грустное, но ведь разрыва не было и в глубине сознания тлели еще какие-то надежды. Революция сыграла с Ганскими плохую шутку, но разве не может Елена стать такою же, какой была там, в домике у деревни Носовки? Когда стояла перед его глазами та Елена, из домика, когда все казалось возможным. Но была еще другая Елена, Елена последних встреч, последних писем. Она казалась загадочной, и эта загадочность ничего не обещала. В сущности, что знает он об этой девушке? Всегда с ним так: стоит ему привязаться к девушке, взволноваться, и он, незаметно для себя, начинает усложнять ее образ своими собственными мыслями, догадками, сомнениями. Так теряется ощущение человека. Этот грех известен ему самому. Так было с Лидией, то же может быть и с Еленой.

Конечно, нельзя сравнивать Елену с Лидой. Но разве живет она в его сознании, как все прочие женщины? Этот год не сблизил их. Что-то большое, может быть главное, чем живет он сейчас, для Елены — чужое. От нее надо скрывать, как несчастье, как болезнь, все, что принесла ему революция.

Но все это новое пришло не случайно, не сразу. Оно росло в нем день за днем. Война поливала ростки щедрой струей событий и перемен, и прежде чем он сам заметил это, корни новой веры вросли в него так глубоко, что их больше уже не вырвать.

Где-то далеко маячат образы Горбатова, студенты, офицеры дивизиона, парчки. Напишет ли ему хоть один из них, если порвется прямая связь? Вероятно, нет. Сегодняшний день всеми глазами глядит в будущее. Идя по этому пути, он неизбежно отойдет от Елены.

Так многие любят срывать понемногу струп еще живой ранки, хотя никому другому не дали бы дотронуться до нее. От этой боли становилось и грустно, и одиноко. Все эти новые люди еще пока смотрят и долго будут смотреть на него как на чужака, на приблудившегося. Может быть, Петр…

От него пахнуло дружеской радостью, когда Андрей после молодечненской встречи с индийским мудрецом пришел к нему и они проговорили всю ночь. Но и Петр, вероятно, все еще сомневается в устойчивости его новых настроений. То же и с Екатериной… Как хорошо было бы, если бы все ушло, все прежнее, все, что иссушила, уничтожила война. И осталась бы от прошлого, от личной жизни только одна Елена. Если бы она ушла с ним в это новое!

Возможно, пожар разольется по всему миру. Если восстанут германцы, эти порывистые мадьяры, пылкие французы, упорные британцы.

Неужели так уж трудно понять и возненавидеть тех, кто творит и питает войну!

Тогда в Европе начнется перестройка жизни сверху донизу. Творческий век. Созидательная работа небывалого масштаба. Хватит на этих лесах места и ему, и его подруге. В такие минуты Андрею казалось, что он мог бы растолковать все это Елене, мог бы зажечь и ее. Ведь это та самая девушка, которая вздрагивала от его слов о фронте в темную августовскую ночь на свадьбе Кирилла.