Александр Лебеденко - Тяжелый дивизион

Одно письмо от Татьяны сообщало об окончании гимназии. Кончали форсированными темпами. Экзамены держали только по главным предметам. Второе было написано накануне отъезда в Липов. Оно состояло из обрывков фраз, нервное, незаконченное, с многоточиями в целую строку. Обещала написать из Липова, надеялась, что попадет на фронт. Ах, если бы только Андрей оставался на одном месте! Она добилась бы назначения в близкий город или даже в корпусный лазарет.

Екатерина писала коротко, сдержанно. Она в Гаграх, в санатории. Хорошо, если бы Андрей мог к ней приехать. Дядя стал сановником. По слухам и по печати, он теперь близок к Царскому Селу и «ездил на поклон к Р.». Вся семья Екатерины после этого решила порвать с ним отношения.

«Это такой позор, — писала Екатерина. — Если хоть кто-нибудь из офицеров в санатории узнает о моем родстве с ним, я уеду. Р. ненавидят все. Когда же все это кончится? Все силы нужны сейчас для победы, а тут на пути встают такие помехи».

Не было в письме ни слова о любви, о привязанности. Последняя фраза была теплей, но так, вероятно, кончались все письма, идущие на фронт.

Армия долго топталась на месте. Корпуса прибывали, стояли в резерве, не имея ни халуп, ни бараков, не разбивая палаток, чтобы не показать расположение частей германским «таубе». Ночами зажигали костры. Начальство иных частей велело их тушить. Другие — не препятствовали. Дождь мочил пехоту, которая замирала в поле под его капелью, подняв воротники шинелей.

Вся артиллерия, разумеется, уже известна неприятелю. Все калибры показаны пристрелкой и беспорядочной пальбой без нужды.

На батарее нервничали все до последнего солдата.

Не было того состояния перед атакой, которое напрягает кисть руки, как для удара. У Андрея было чувство разжатого кулака со вздрагивающими вялыми пальцами.

Германская артиллерия ведет обстрел русских позиций. Огонь рассеянный. Это расчет не на поражение, а на моральный эффект. Гранаты часто падают в овраг. Немного позади нащупывают одиннадцатидюймовку германские шестидюймовые бомбы. Они проходят над батареей низко, с резким излетным свистом.

Шрапнельный клевок ударил прямо перед фронтом третьего орудия. Номера упали на землю. Снаряд не взорвался. Его осторожно вырыли и расчинили. Стакан другого клевка образовавшиеся при взрыве газы бросили в небо. Он загудел над Андреем, который сидел у входа в блиндаж. Андрей нырнул в глубокую щель, как в воду. Стакан врезался в землю в проходе. Все рассуждали, что оторвало бы: ноги или руки, если бы Андрей не успел броситься вниз.

Соловин перестал ездить на наблюдательный. Пункт еще не нащупали, но зато, один за другим, два преждевременных разрыва своих же бомб осыпали все сооружение, и крупным клочком стали сорвало доску, к которой прикреплялась труба. Соловин немедленно прекратил стрельбу и ушел на батарею ходами сообщения. Вечером ругался:

— Черт знает как стали работать заводы. Много, да барахло. Не знаешь, по ком стреляешь: по неприятелю, по своим или по себе самому.

Кольцов пожимал плечами:

— А у немцев, что ж, лучше? Каждая вторая бомба не рвется. Задохнутся, сволочи. Металла не хватит, меди… Говорят, все дверные ручки вывинтили, все кастрюли обобрали… Хлеба не хватит. Передохнут…

— Что-то долго дохнут, — бурчал Соловин.

Утром в день атаки холмы кругом дымились туманом. Ветер срывал дымки, вохкие клочья тумана, нес их быстрыми облаками, но в низинах серое варево ползло медленно, останавливалось, наваливалось темнотой, плотно окутывая части предметов. Стволы сосен стояли столбами без вершин, вершины плыли куда-то одни без стволов, одна пушка была без колеса, и видно было, как люди вынимают руки, выдвигают ноги из ватного отрепья, толстым летучим слоем легшего на землю.

Из штаба пришли вести, что австрийский корпус потеснен и растрепан, первая линия прорвана, местами захвачена вторая. Назревает кризис боя.

За пологим холмом, по дороге на пункт, навстречу вышли из тумана артиллерийские орудия. Упряжки шли без командиров. Щит передней гаубицы был согнут. За гаубицей шла легкая пушка. У нее хлябало колесо. Обод бил на ходу о лафет. За орудиями вытянулась из лощины колонна людей в серых кепи. Человек пять солдат с небрежно закинутыми назад винтовками мирно покуривали, шагая по бокам.

— Откуда? — спросил Багинский.

— От Карчева. Набрали их силу! — кивнул конвоир в сторону пленных.

— И орудия?

— И еще там остались. А попортили сколько!..

Пункт показывал русло Шары, песчаные дюны, болотистые западины низкого берега с поднимающимися над серой ровностью холмами, леса и перелески ближнего германского тыла.

У трубы на доске прибита бумажка. На ней каллиграфическим почерком Кольцова выписаны цели.

Сейчас все внимание наблюдателей у Даровской высоты. Это единственное место, где русские прочно заняли вторую линию германских окопов. В прочих местах всюду, где наши цепи врывались в окопы противника, германцы бешеными контратаками заставляли их вернуться в исходное положение. Даровская высота досталась не даром. Весь день шли атаки, люди волнами бросались на штурм поднявшегося над болотом холма.

Но утром в тумане и в клубах дыма гренадеры ворвались в укрепление. Гарнизон, сломав пулеметы, спрятался в убежища.

Теперь идут германские контратаки на высоту. Вся артиллерия участвует в их отражении. То германцы, то русские устраивают неистовый заградительный огонь, и черный занавес встает то позади, то впереди холма.

Чтобы бить по дальним целям вернее, организуется второй пункт в занятом немецком окопе. В сумерках Андрей, Багинский и Сапожников бегут с аппаратом ходами сообщения, ползут между прежними боевыми линиями.

Русский передовой окоп пуст. Только кое-где он наполняется резервами, которые сейчас же перебегут в передовую немецкую траншею. Окоп изрыт снарядами, как будто киркой и лопатой копал и бил здесь слепой взбесившийся великан.

За бруствером свободно и часто, как стрекозы в июньском поле, бродят пули. Проволока при вспышках осветительных снарядов незаметна. Видны только голые острые колья, и между ними застыли в воздухе без всякой видимой поддержки, сломавшись в пояснице, бросившие плетью длинные руки к земле, трупы… Слева из болота несутся стоны. Светляками, падающими звездочками вспыхивают фонарики санитаров.

В германском окопе бьют в глаза остатки того порядка, какого не найдешь в русских. Гладкий цементированный пол, выделанные как окошечки в часовнях бойницы. Какие-то трубы. На черных усах проволоки номера на картоне, чтоб не перепутать. Пулеметные гнезда как пароходные каюты — с окошечками и вправленными в бетон плитками толстой брони.

— Утром надо будет рассмотреть подробнее. Говорят, есть подземный зал, подземная лавка и даже церковь.