Векослав Калеб - Прелесть пыли

— Сказала, что вернется.

— Значит, так и будет.

— Да, да, — сказал старик.

Треск огня сопровождал негромкий разговор. На дворе спустилась ночь. А партизанам так не хотелось думать о том, что творится за стенами дома. Им вообще не хотелось вспоминать, что на свете есть дальние дороги, по которым надо шагать и шагать, есть горы и долины. Всем своим существом они отдавались теплу и настоящему. Задача на сегодня…

— Задача на сегодня, — сказал Голый, — устоять и накормить армию, а завтра от нас не уйдет.

Мальчик совсем утонул в своей широкой одежде.

— Дорога у нас ясная, хоть мы и не знаем, где наши бригады, — продолжал Голый.

Старик тихо, так, чтоб не слышал мальчик, произнес:

— Не трудись, я знаю.

Старуха одним махом высыпала желтую муку в котелок и палочкой проделала в середине мучного кома ямку. Затем сложила руки на коленях и стала ждать новых распоряжений. Но глаза гостей слипались.

— Вот тебе передник, укутай ноги: озябнешь ночью.

Голый и мальчик подозрительно поглядывали на старика, а он только время от времени вздыхал, колотил трубкой по колену и понуро молчал.

— Не послушаются они меня, — сказал он, обращаясь к самому себе.

Голый страшился заснуть. Не уверен он был и в мальчике. Но до смерти не хотелось вылезать из дома и следить за стариком. И он решил положиться на судьбу.

— Я спрячу винтовку под гимнастеркой, как только огонь поубавится, застегнусь и так буду спать, — шепнул ему мальчик.

Дед поднялся и откуда-то из угла выволок мешки, тряпки и принялся стелить у огня.

— Придется довериться, другого выхода нет, — сказал Голый.

Бабка растопила в миске масло и вылила его в кашу. Ели молча. Огонь угасал. Легли.

— Вот спасибо, бабуся, что дала накрыться, — сказал Голый. — Что бы я теперь делал!

В темноте они засунули оружие под одежду, затем Голый пробормотал:

— Приведу я тебя в свою Банью! Вот там можно воевать! Картошка-а-а, брат ты мой…

— Слушай, а может, те, наши-то, заснули? — спросил мальчик. — Может, они спят.

— Заснули? Что ж им так громко снилось, как немцы их из автоматов огнем поливали? Знаю я, что с ними стало… Можешь не сомневаться, в этом отношении можешь быть спокоен.

Но все это они говорили уже сквозь сон.

Спали крепко. Проснулись только тогда, когда солнце уже вовсю зажгло горы. Небо, ясное и многоцветное, приветствовало их в проеме крыши. Старик и старуха возились у дверей и встретили их молча. Слишком много надо было сказать. Дул южный ветер. Теплый.

— Сирокко! — сказал мальчик.

И он услышал морской прибой, плеск волн, запах водорослей.

— Ну, расстанемся друзьями, — сказал старику Голый.

Старик горько стиснул губы.

— Вон, я их слышу… — сказал он, насторожившись. — Я слышу их. Вот это немцы. Видишь, стреляют из пулеметов, взвыли, как волки. Бешено рычат, все бы уничтожили. А вон там, слышишь, итальянцы. Их там что муравьев. Ведь совсем близко. За два часа дошли бы, головой ручаюсь. За два часа. И можете мне поверить, винтовочки у них неплохие. Шесть пуль в обойме. Это бы мне подошло. Патронов у них завались, хоть и стреляют всегда впустую. Мы бы легко подобрались к ним и врасплох захватили. Сразу бы разбежались как миленькие. Правду сказать, охраняют их наши выродки… Но мне там известна каждая тропиночка. И хлеба мешок отбили бы. Кухня их сейчас в пути, и хлеб перевозят на ослах. А вон там партизаны, за тем хребтом. Только они все идут и идут…

— Далеко отсюда? — спросил мальчик.

— Как когда. Мальчик промолчал.

— Вот испекла вам лепешек, — сказала старуха. — На дорожку. А сейчас поешьте каши. — Старухе хотелось смягчить ожесточенный порыв мужа.

Партизаны ответили ей полным признательности взглядом.

Несколько раз старик тяжело вздыхал, но старуха не обращала на него внимания. И у партизан не было желания втягивать его в разговор.

Голый и мальчик налегли на кашу. Нашлись даже две ложки. Старуха с довольным видом глядела на партизан.

Старик то отходил от них, то снова подходил, пока опять не принялся за свое:

— Слышишь, слышишь, как пулеметы стригут? Вон там. Вовремя начали. Теперь до самой темноты не замолчат. Сейчас пушки начнут, бомбы посыплются, самолеты полетят. Вон оттуда прилетит разведчик, что в трубы заглядывает. Да, война по всей земле. Птице и той негде укрыться. Человеку голову приклонить негде. Все время на волоске от смерти! Друг ты мой любезный, что они только в нашем селе творили! — Дед решил бить на жалость. — Я покажу вам дорогу. Куда хотите, туда и поведу. Шагу не ступлю без вашего слова.

Партизаны притворились, будто не слушают его; они видели, что убеждать старика — пустая трата времени. Старик понял, вынул изо рта трубку, шмыгнул раза два носом, наклонился к уху паренька и шепнул:

— Отдай винтовку.

Мальчик не шелохнулся.

Старик повторил атаку.

— Отдай винтовку, — шепнул он в самое ухо мальчика, тотчас отодвинулся и занялся своей трубкой, глядя на него исподлобья.

А когда и это не подействовало, он стал кивать ему головой.

— Отойдем-ка малость, — суетливо манил он мальчика, словно собирался чем-то одарить его, — на одну минутку, вот в сторонку.

— Ну, что еще? — сказал мальчик и неторопливо пошел за ним.

Старик вошел в дом.

— Отдай мне винтовку, не пожалеешь. Отдай винтовку, сынок. Не мучай старика. У вас есть пулемет. Вам ничего не стоит добыть винтовку.

— Не будь ребенком! Не могу я отдать тебе винтовку.

Мальчик тут же вышел. Старик уныло поплелся за ним.

— Ну и дед. Сроду таких не видывал, — вслух удивился мальчик.

Голый ничего не слышал: он ел кашу и, казалось, клевал носом. Но вдруг встрепенулся:

— Пошли.

Мальчик встал.

Старуха вытащила из-под передника кукурузные лепешки и протянула Голому. Два желтых кружочка, каждый с ладонь. Потом, улыбаясь, сложила руки на груди.

Тот сунул лепешки в карман.

— Хорошая штука, мать. Чудо природы, прекрасная штука.

— Произведи ее в лейтенанты, — сказал мальчик.

— Кого?

— Лепешку.

Голый, оставив без внимания его слова, продолжал:

— Мы, мать, несколько дней на них продержимся. Свобода уже близка. Она придет, как придет вот этот день. Что ж еще сказать… — Смешавшись, он поглядел на свои голые ноги, покрывшиеся гусиной кожей: утро было не очень холодным, но и не слишком теплым. — Вода вот штаны унесла, — сказал он. — Хотел через реку сухим перебраться, а пришлось без штанов остаться. Чем не пословица!

— Нет у нас никакой одежонки. Все, что есть, на нас.

— Неважно. Вы к нам по-человечески отнеслись. Спасибо. Благодарим вас от лица народной армии. Пошли, — сказал он мальчику.

Лицо мальчика застыло в напряженной гримасе боли, маленькие голубые глаза запали, губы плотно сжались. Неуверенно ступая, он двинулся за товарищем.