Векослав Калеб - Прелесть пыли

Все вокруг дышало заброшенностью, запустением, словно тут был какой-то иной мир. Казалось, за этой мертвой котловиной их встретит удача. Души их расцвели надеждой.

— Смерть, как назойливый шмель, жужжит над ухом, — вдруг тихо произнес Голый, как бы отвечая на свою мысль.

Почти все время шли молча, глядя под ноги и выбирая путь полегче. Неровности и даже небольшие камни обходили. Силы снова постепенно таяли. Но они шли все вперед и вперед. Шли, чтоб занять свое место в общем строю.

Долго, очень долго они молчали, и не потому, что им не о чем было говорить.

Горизонт, край котловины, приближался быстрее, чем они ожидали, и, перебравшись через хребет, расцвеченный деревьями, они увидели небольшое село.

— Видишь, — сказал Голый. — Я был уверен, что мы встретим мирное село.

Они были убеждены, что село уготовано здесь для них, и без малейших колебаний направились прямо к нему. Возле тропы, по которой они шли, крестьянин рубил граб. Он издали окинул их беглым взглядом и продолжал работать. А когда они поравнялись с ним, он, так и не обернувшись, еще яростней замахал топором. На приветствие крестьянин не ответил.

И все же они продолжали путь и скоро вышли к покосившимся воротам, за которыми виднелось четыре дома. Один дом стоял выше других, фасадом к дороге. Три другие сгрудились в сторонке и не так бросались в глаза. К колоде у первого дома была привязана корова. Трое ребятишек сидели на корточках под окном и играли. В огородике у другого дома человек средних лет втыкал в грядку колышки. На пришельцев никто не обратил внимания. Словно никто их не видел. Даже дети не проявили любопытства, продолжая играть как ни в чем не бывало.

Партизаны подошли к дубам, росшим у дома. За ними находился небольшой сарай, в тени которого они и решили сделать привал.

— Может, хоть воды попросим, — сказал мальчик.

— Воды попросить можно, — сказал Голый.

Тут в дверях сарая показался бледный, истощенный человек. Он еле держался на ногах. На нем была измятая рваная военная форма. Мундир — немецкий, кавалерийские штаны — итальянские, ноги босые.

Увидев партизан, человек остолбенел. От радости разинул рот.

Он приблизился к ним, шатаясь, неуверенно ступая на слабых ногах.

— Пришли… А мы…

Партизаны сейчас же признали в нем тифозного.

— Ты один здесь? — спросил Голый.

— Н-нет. Семеро нас, там, в сарае.

Голый, все еще держа пулемет с лентами в левой руке, смерил глазами расстояние до сарая, словно определяя, сколько оно потребует сил.

Мальчик сел под дубок, привалился к корявому стволу и закрыл глаза.

— В сарае? — переспросил Голый.

— Да.

— В сарае.

Наконец он решился и почти бодро зашагал к сараю.

В тесном, темном помещении, на тонкой соломенной подстилке лежали шестеро партизан, тесно прижавшись друг к другу. Один оперся спиной о стену и глядел вперед неподвижным взглядом, его большие глаза глубоко запали.

Голый застыл на пороге. «Да живы ли они?» — усомнился он. Но взгляды людей уже были обращены к нему. Он вошел внутрь и чуть не наступил на теленка, неподвижно лежавшего на полу возле людей. Похоже, что он спал.

Скоро глаза привыкли к темноте.

— Как дела, товарищи? — спросил Голый.

— Как видишь! — ответил глухим голосом тот, что полулежал, привалившись к стенке, и закашлялся. Остальные опустили глаза.

— Давно вы здесь?

— Дней десять.

— Кто вас кормит?

— Никто. Раз в три-четыре дня принесет какая-нибудь хозяйка, что от домашних останется. У них самих есть нечего. А что ни день через село идут больные да голодные.

— Вижу, вы выздоравливаете?

— Да.

Тот, что сидел, закрыл глаза.

Первый тифозный вошел в сарай и, опершись дрожащей рукой о ясли, тихо сказал:

— В селе четники. Они хотели нас поубивать, да народ не допустил. Люди и глядеть-то на нас боятся, а харчей на всех, кто просит, не напасешься.

Трое ребятишек, игравших перед домом, шмыгнули в сарай и впились глазами в голоногого пришельца.

— Чего же это вы больных не кормите? — спросил он их.

— Нечем, — ответили ребята, потупившись.

— Идти дальше не можем, ослабели от болезни и от голода, — сказал первый тифозный. — Нам бы хоть на ноги встать.

— Надо бы в селе собрать для них еды, — обратился Голый к детям.

Ребята юркнули из сарая и по стеночке, по стеночке скрылись из виду. Подошел мальчик.

— Нужно накормить товарищей, — сказал Голый.

— Нужно, — сказал мальчик.

— Нужно, значит, нужно, — сказал Голый. — Заколем телку.

— Не надо, — сказал первый тифозный.

Но Голый достал нож, собираясь немедля приняться за дело.

— Не надо, — повторил больной. Он опустился на солому и закрыл глаза.

Тифозный, что сидел опершись о стенку, по-прежнему глядел прямо перед собой.

— Люди умирают от голода, — сказал Голый и не спеша направился к телке.

— Не надо, — слабо запротестовал еще один тифозный.

Голый посмотрел на мальчика. Но и мальчик был словно в тумане, скорее грезил, чем думал.

Голый погладил теленка по голове. Гладкий, упитанный, он не выказывал никаких признаков беспокойства.

Партизан вытащил нож, пощупал острие, еще раз оглянулся и резким движением всадил нож в шею теленка. Теленок повалился на передние ноги, потом на бок, захрипел.

Мальчик схватил алюминиевый таз, стоявший около больных, и поставил его под струю крови.

Некоторое время оба партизана были поглощены делом. Сдирали кожу, вытаскивали потроха, резали тушу на куски. Затем все прикрыли соломой.

Голый работал ловко и быстро. Только пряча нож в карман, он заметил, что в оконце сарая торчит встрепанная мальчишеская голова.

— Малый! Иди-ка сюда, — позвал Голый.

Голова исчезла, но обладатель ее в сарае не появился. Голый немедленно взялся разводить в углу огонь. Солома и хворост были под рукой, здесь же в сарае.

— Сейчас сварим кровь, а мясо изжарим.

Теперь тифозные обратили внимание на его работу.

В глазах сидевшего у стены зажегся голодный огонек; в нем пробудилась воля к жизни. И еще двое приподнялись на локтях. Остальные вытянули шеи, чтобы лучше видеть волнующую операцию. Они уже давно отвыкли от предобеденных ощущений. А сейчас полуденная летняя тишь таила в себе нечто определенное, благоухающее и осязаемое.

Семь пар глаз, как четырнадцать пылающих свечей, уставились на Голого.

А он, ни на миг не расставаясь со своим пулеметом и лентами, действовал быстро и умело. Скоро вкусно запахло съестным. Густой аромат поднимался от вареной крови, и вот уже зашкварчали на углях кусочки мяса.

Глаза разгорались все ярче, люди стали ползком придвигаться к огню. Глаза горели безумием, челюсти пришли в движение. Порой тифозные вдруг начинали понимать, что теряют рассудок, и брали себя в руки, но ненадолго.