Петр Смычагин - Горячая купель

— Кого вы спасаете?! — кричал он и страшно скрипел зубами. — Кого? Изменника. Убийцу! Вот такая сволочь помогала фашистам с нас шкуру спускать, а вы его защищаете! Расстреливайте меня на месте — я его живым не отпущу!!

— Да откуда ты знаешь, что он русский? — не то спрашивал, не то уговаривал Журавлев, цепко ухватясь короткими руками за локоть Земельного.

— А ты не слышал, как он заорал «ай»? Меня не проведешь: я эти крики хорошо знаю!

Наконец удалось усадить Земельного на траву. Он обмяк весь, притих, остепенился и попросил:

— Дайте, хлопцы, закурить — душа сгорает...

— Надо еще разглядеть, то ли самое поймано, — сказал Колесник и с фонарем начал осматривать задержанных. — Точно! Редер правду сказал: вот у этого на виске бородавка, у меньшего.

— Чего там глядеть, — возразил Журавлев, — по работе видно.

Лейтенант послал Жизенского снимать дополнительные посты.

Некоторые из солдат отошли от связанных, закурили. Воспользовавшись этим, Земельный снова принялся за убийцу, спрашивая:

— Сознавайсь! Русский, стерва?!

На этот раз удары пришлись по такому месту, что бандиту и запираться показалось излишним. Он заорал на чистейшем русском языке:

— Русский! Ну! Ру-у-усский!

Солдаты вновь оттащили Земельного, но делали это неохотно. После открытия, сделанного Земельным, бандит казался еще более гнусным.

Начали подходить солдаты, снятые Жизенским с постов. К тому времени, когда все собрались к месту происшествия, восток, сделавшийся светло-голубым, бросал неяркий свет на мрачные лица солдат, на стоявших теперь в стороне задержанных, на иссиня-бледное лицо Таранчика. Тело его покоилось на мелкой траве межи. Плотно сомкнутые веки навсегда прикрыли веселые глаза Таранчика.

Солдаты на четырех винтовках осторожно подняли и понесли Таранчика на заставу. Земельный поддерживал его голову и поминутно повторял:

— Кого загубили! Кого загубили, звери!

Сзади вели задержанных. Колонна спустилась к первому посту и вышла на асфальт.

Когда подходили к деревне, с востока полились розовые лучи. Все вокруг ожило. Навстречу из деревни на одинокой повозке ехал Карл Редер. Этот трудолюбивый старик всегда поднимался на заре и раньше всех выезжал в поле. Издали заметив неладное, он погнал коня на обочину, торопливо слез с повозки и, сдернув с головы шляпу, остановился перед проходящей процессией.

Ничего не сказав и не спросив, Редер пропустил мимо себя идущих, возвратился к коню, развернул его и зашагал к деревне рядом с повозкой. Деревенская улица была еще безлюдна.

Карл Редер с самого утра пришел на заставу. Сняв мерку с покойного, старик ушел заказывать гроб. Временами он появлялся на заставе и снова исчезал. Никто не просил его заниматься этими хлопотами, и он ни у кого не спрашивал на то позволения. Все делалось как само собой разумеющееся.

Было около полудня. Гроб с телом Таранчика стоял в Ленинской комнате. Солдаты, суровые и молчаливые, заботливо прибирали его. Никто в эту ночь не спал, никто не пошел завтракать. Приближалось время обеда, но никто и не подумал об этом.

Часам к двум начали съезжаться офицеры. Из батальона здесь были и комбат, и замполит, и адъютант старший, и комсорг. Мартов и Коробов прибыли со свободными от службы солдатами. Из полка приехали полковник Тарутин, заместитель командира полка по политчасти подполковник Мишкин и майор Крюков.

Более чем за час до выноса тела около заставы собрались многие жители Блюменберга. По их просьбе гроб, обтянутый красной материей, вынесли во двор и установили на табуретках, накрытых черным бархатом. Девушки, стоявшие отдельной группой, попросили разрешения положить к гробу цветы. И появилось столько цветов, что они закрыли весь гроб, постамент и легли рядом на мостовую.

— Где они столько цветов набрали? — удивился Мартов.

— Не зря, видать, деревня называется Блюменберг, — пояснил Митя Колесник, — это же по-русски — цветочная гора.

Почетный караул у гроба солдаты несли посменно.

Могила была приготовлена на вершине холма среди редких буков, там, где располагался четвертый пост. Туда по проселочной дороге и направилась похоронная процессия.

Впереди шел старшина Чумаков с бархатной подушечкой, на которой покоились орден Славы и три медали. Гроб несли на руках, за ним шел строй вооруженных солдат и группа офицеров. А завершала шествие большая толпа жителей деревни. Здесь среди женщин и стариков тяжело шагал Пельцман. В самом конце, низко опустив голову, плелся Ганс Шнайдер.

Задержавшись на заставе и теперь догоняя процессию, Грохотало, увидев мальчика, спросил:

— Как ты сюда попал?

Ганс от неожиданности смутился:

— Знаете, я всегда бываю в Блюменберге, когда отец дает мне обкатывать мотоцикл после ремонта, только... только приезжать на заставу... не смею.

Теперь Володя вспомнил, что в кармане еще с ночи лежала пилотка Таранчика — так и не успел выложить.

— Вот, — сказал он, снимая звездочку с пилотки, — возьми... И не стесняйся заезжать к нам.

Обгоняя идущих немцев, Грохотало наткнулся на Крюкова, приотставшего от группы офицеров, и хотел обойти. Но майор, подхватив его под руку, заговорщически спросил:

— Уж не этого ли жирного фашиста спасал ты на пожаре? — Крюков не повернул головы в сторону Пельцмана, а только показал большим пальцем назад.

Володе захотелось поскорее отвязаться от неприятного человека.

— Этого, — ответил он, подавленно вздохнув.

— Вот видишь, — подхватил Крюков и плотнее прижал локоть лейтенанта, намеревавшегося уйти от него, — вот видишь, фашист идет живой и невредимый, а хорошего солдата, комсомольца несем в могилу.

Крюков говорил, кажется, искренно, даже с сочувствием, и от этого несуразность, кощунственность его суждений делалась еще более отвратительной. Обругать бы этого человека, которому слепая ненависть и подозрительность закрыли глаза на реальный мир.

— Очень уж дружно ты живешь и с немцами, и с англичанами, а своих солдат не жалеешь... Не угостишь ли английской сигаретой?

Эта издевка переполнила чашу терпения. На какое-то мгновение Володе показалось, что сейчас он способен повторить то, за что пострадал когда-то в госпитале. Он грубо вырвал руку и, сдерживая волнение, с перехватом ответил:

— Своими сигаретами обхожусь... и папиросами... военторговскими, — отошел на два шага и добавил: — В похоронной процессии не курят.

Двигались медленно. Пока поднялись до четвертого поста, Грохотало поостыл.

На холме, когда гроб поставлен был на черенки лопат и приготовлен для спуска, подполковник Мишкин поднялся на холмик земли у края могилы и произнес речь. Слова его ясно, отчетливо звучали в тишине, а Володя никак не мог вникнуть в их смысл.