Борис Лавренев - Разведчик Вихров

Вам, дорогие читатели, наверно, знакомб имя писателя Бориса Андреевича Лавренёва. Это имя связано с яркими страницами истории советской литературы и театра. Некоторые герои его произведений стали героями кинофильмов.

На экране телевизора вы могли видеть фильм «Сорок первый». Его показывали в телевизионных программах не один раз. Он поставлен по повести Б. Лавренёва, носящей то же название.

В лучших театрах страны шли и идут такие широкоизвестные пьесы, как «Разлом» и «За тех, кто в море». Эти спектакли впоследствии тоже показывало телевидение.

Творческое наследие, оставленное Б. Лавренёвым, обширно и разнообразно. Романы, повести, рассказы, пьесы, очерки, статьи... Собрание его сочинений — шесть объёмистых томов.

О чём говорит с читателями Борис Лавренёв? Содержание его произведений подсказано автору тем,, что он видел сам, прочувствовал, пережил на разных этапах своего пути.

Широкую известность принесли писателю повести «Ветер» и «Сорок первый». Они появились в 1924 году. А что было до того?

Писатель прошёл хорошую жизненную школу. Родившийся в 1891 году в интеллигентной семье (родители оба — и отец и мать — были педагогами), мальчик с детства воспитывался в духе любви к родной стране, к её народу. Его учили всегда верить в силы народа, в справедливость исторических путей, которые он сам выбирает для себя, строя свою судьбу.

С детства обуревала душу мальчика — а потом и юноши — страсть к книгам и к театру. Увлекался он и изобразительным искусством. Море любил настолько, что мечтал стать моряком... Писал стихи. Они публиковались.

Потом пришла война. Первая мировая. Борис Андреевич Лавренёв, артиллерийский поручик, как он писал позже в «Короткой повести о себе», впервые тесно соприкоснулся с жизнью русского солдата, «с полным внутреннего благородства, тёплым, сердечным, правдивым простым русским человеком, мучеником и страстотерпцем удушливого и неправедного строя царской России».

Однако не сразу смог он разобраться в смысле событий Великого Октября. Но в итоге принял решение бесповоротное. И вот он в Красной Армии. Участвует в боях против Петлюры и банд атамана Зелёного. Работает в политотделе Туркестанского фронта, в красноармейских и краевых газетах.

Так пришли уже давно из самой жизни в его творчество величие исторических свершений народа, красота героики, подвига, темы непримиримого столкновения нового мира и старого, их борьбы не на жизнь, а на смерть. Эти темы, эти творческие интересы, естественно, захватили писателя целиком в годы Великой Отечественной войны.

В ряде произведений Б. Лавренёва возникает образ крейсера «Аврора», слышится эхо исторического выстрела. В книжке, которую вы держите в руках, — одно из таких произведений: рассказ «Выстрел с Невы».

О вашем сверстнике — храбром и сообразительном добровольце-разведчике Коле Вихрове, о его встрече с флотскими артиллеристами и их совместной борьбе против гитлеровских оккупантов прочтёте вы в рассказе «Разведчик Вихров».

Подвигу безвестного героя, подвигу, которых было так много в годы Великой Отечественной войны, посвящен рассказ «Внук Суворова».

Писатель Б. Лавренёв говорил, что в литературе, как и в жизни, он не выносил позёрства, шаманства, фокусничества, зазнайства. Он любил живой народный язык, призывал беречь его чистоту, бороться за неё, хранить силу «великого, могучего, правдивого и свободного русского языка, того языка, на котором так чисто, с такой любовью к его живому звучанию говорил и писал Ленин».

Борис Андреевич Лавренёв в высокой степени владел искусством повествования увлекательного. Вам будет интересно читать эту книжку.

Ю. Лукин

23 октября 1917 года шёл мелкий дождь.

«Аврора» стояла у стенки Франко-русского завода. Место это было хорошо знакомо старому крейсеру. Это было место его рождения. С этих стапелей в 1900 году новорождённая «Аврора» под гром оркестра и салют, «в присутствии их императорских величеств», скользя по намыленным брёвнам, сошла в чёрную невскую воду, чтобы начать свою долгую боевую жизнь с трагического похода царской эскадры к Цусимскому проливу.

По мостику, скучая, расхаживал вахтенный начальник. Направо медленно катилась ко взморью вспухшая поверхность реки серо-чугунного цвета, покрытая лихорадочной рябью дождя. Налево — омерзительно грязный двор завода, закопчённые здания цехов, чёрные переплёты стапельных перекрытий, размокшее от дождя унылое пространство, заваленное листами обшивки, плитами брони, бунтами заржавевшей рыжей проволоки, змеиными извивами тросов. Между этими хаотическими нагромождениями металла стояли гниющие красно-коричневые лужи, настоянные ржавчиной, как кровью.

Дождь поливал непромокаемый плащ вахтенного начальника, скатываясь по блестящей клеёнке каплями тусклого серебра. Капли эти висели на измятых щеках мичмана, на его подстриженных усиках, на козырьке фуражки. Лицо мичмана было тоскливо-унылым и безнадёжным, и со стороны могло показаться, что вся фигура вахтенного начальника истекает слезами безысходной тоски.

Так, собственно, и было. Вахтенный начальник смертельно скучал. С тех пор как стало ясно, что всё рушится и адмиральские орлы никогда не осенят своими хищными крыльями мичманские плечи, мичман исполнял обязанности, изложенные в статьях Корабельного устава, с полным равнодушием только потому, что эти статьи с детства въелись в него, как клещи в собачью шкуру. Он сам удивлялся порой, почему он выходит на вахту, когда вахта обратилась в ерунду. Неограниченная, почти самодержавная власть вахтенного начальника стала лишь раздражающим воспоминанием. От неё сохранилось только сомнительное удовольствие — записывать в вахтенный журнал скучные происшествия на корабле.

Такую вахту не стоило нести. Офицеры с наслаждением отказались бы, если бы не странное и необъяснимое поведение матросов. Нижние чины, внезапно превратившиеся в граждан и хозяев корабля, несли сейчас корабельную службу с небывалой доселе чёткостью и вниманием. Матросы держались подчёркнуто подтянуто. Корабль убирался, как будто в ожидании адмиральского смотра. Часовые у денежного ящика и у трапа стояли как вкопанные. Эта матросская ретивость к службе, в то время как её не требовал и не смел требовать командный состав, казалась офицерам непонятной и даже пугала их.

Вот и сейчас. Вахтенный начальник нагнулся над стойками левого обвеса мостика и лениво наблюдал разыгрывающуюся сцену. Шлёпая по лужам, к мосткам, перекинутым со стойки на борт крейсера, шёл человек в длинной кавалерийской шинели. Полы, намокшие и отяжелевшие, бились о сапоги, как мокрый бабий подол. На голове шедшего была защитная фуражка английского офицерского образца. Он взошёл на мостки. Вахтенный начальник равнодушно наблюдал. С утра до ночи на крейсер шляется всякая шушера. Представители всяких там партий, демократы и социалисты, чёрт их пересчитает. Ещё совсем недавно нога штатского не смела вступить на неприкосновенную палубу военного корабля. А теперь...