Антон Кротков - Тайная война воздушного штрафбата

— Придётся лить напалм и химические реагенты на мирные деревни, расстреливать с бреющего полёта женщин, детей, стариков. Надеюсь, тебя это не смущает?

У Нефёдова желваки заходили на угловатых скулах. Ироничное настроение с него как ветром сдуло. Борис ответил очень серьёзно:

— Я постараюсь делать своё дело чистыми руками. А насчёт остального… Я солдат. Но всегда воевал за идею. Настало время попробовать заработать своим ремеслом, чтобы было с чем встретить старость. Надеюсь, у вас хотя бы хорошо платят?

Хан, прищурившись, разглядывал человека, которого всегда уважал за данный Богом талант лётчика и настоящий мужской характер.

— Как говорят у вас в России, «может, хватит Ваньку валять». Хоть мы и не виделись много лет, я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить, что ты здесь из-за денег.

«А вот я тебя не узнаю! — захотелось в этот момент откровенно признаться Борису. — Офицер, к какой бы армии он ни принадлежал, никогда не должен унижаться до собственноручной бесчестной расправы над подчинённым».

Так случилось, что во всех войнах, в которых им пришлось участвовать, они были врагами. Тем не менее для Бориса Хан всегда оставался одним из учителей, сформировавших его как личность. Поэтому Нефёдову было крайне неприятно пережить очередное разочарование в нём. Хотя он и понимал, что многолетняя служба гитлеровскому режиму не могла не оставить в характере старого германского лётчика свой тёмный след. Да и психология наёмника кардинально отличается от менталитета армейского офицера. Военный вождь полукриминального войска обязан обладать качествами жестокого и, если нужно, бесчестного к своим врагам пиратского капитана, иначе ему не удержать своих «джентльменов удачи» в повиновении.

В любом случае оставалось принимать этого человека таким, какой он есть. Без помощи Хана Нефёдов не мог обойтись в поисках сына. А для того, чтобы объяснить ему истинную причину приезда и сделать своим союзником, Борис сперва напомнил немцу об одной прошлой истории:

— Когда-то я помог твоей невесте вытащить тебя из места похуже, чем этот «курорт». И твоя девушка готова была ради тебя даже ехать в Сибирь, которую вы, немцы, считаете адом.

Хан понимающе покачал головой.

— Тогда это действительно серьёзный повод, чтобы оказаться здесь.

Бориса обнадёжило и обрадовало, что имеющий в этих краях сильный вес наёмник не ищет причин, чтобы отказать ему в помощи. Повеселев, Нефёдов даже позволил себе отпустить совсем не дипломатичную шутку в адрес представителя некогда могущественных ВВС поверженного Третьего рейха:

— Нет, Макс, что бы ты ни говорил, но Африка — не самое худшее место, где нам с тобою приходилось бывать: против лихорадки существуют прививки, а к климату я уже почти привык. По-моему, зимой 1943 года под Сталинградом было пострашней, а? Впрочем, вам, истребителям, тогда не так сильно досталось от нас, как пилотам транспортных «Юнкерсов», которые пытались по приказу Геринга организовать воздушный мост между окружённой армией фельдмаршала Паульса и Большой землёй.

Хан натянуто краешками губ улыбнулся бывшему противнику по Восточному фронту, но мысли его сейчас были совсем о другом. Нефёдов всколыхнул в его памяти болезненные воспоминания.

В самом конце войны в Корее завербовавшегося в американские ВВС бывшего полковника Люфтваффе сбили. Раненный, он попал в плен — вначале к северокорейцам, а те после нескольких допросов передали лётчика русским.

Всего через 98 дней после того, как истребитель Хана срезала пушечная очередь МиГ-15, состоялось подписание мирного договора, и вскоре начался обмен военнопленными. Но бывший гитлеровский ас, поступивший на службу к американским агрессорам, не мог рассчитывать, что с ним поступят как с обычным военнопленным. Все документальные доказательства того, что он не погиб при крушении своего «Сейбра», а успел катапультироваться и был живым захвачен солдатами противника, были надёжно похоронены в секретных архивах.

Пленника немного подлечили и вывезли в СССР. Около года его продержали на Лубянке. Всё это время лётчика таскали на допросы, которые могли продолжаться целую ночь. В камере-одиночке Макс быстро почувствовал себя «железной маской». Он содержался в особой тюрьме МГБ под русской фамилией Бочкарёв. Ему не полагались свидания и передачи. Он был лишён возможности подать о себе весточку родным, чтобы хотя бы сообщить им, что жив.

Когда из пленника выжали все необходимые сведения, его осудили на четверть века каторжных работ и отправили в ГУЛАГ. Причём суд проходил без участия адвоката, прямо на территории тюрьмы. Хана завели в небольшую комнату и поставили перед покрытым кумачом столом, за которым под огромным портретом Сталина восседали трое офицеров госбезопасности. Тот, что сидел в центре, сразу зачитал «гражданину Бочкарёву» приговор. Узник готовился к тому, что его обвинят в военных преступлениях, в контрреволюции, в чём угодно, но никак не в порче социалистического имущества! Его, потомственного аристократа, полковника ВВС, имеющего на счету полтораста сбитых русских самолётов, осудили по той же статье, что и какого-нибудь русского забулдыгу-колхозника, утопившего по пьяной лавочке свой трактор в окрестном пруду!

Тогда он ещё был другим человеком и потому страшно оскорбился. Чувствуя себя униженным, бесправный зэк даже подал апелляцию в высшую инстанцию с требованием расстрелять себя!

Офицерская кожа начала слезать с него на пятидесятиградусном морозе под оскорбления охранников и блатных. Советский концлагерь, куда он попал, находился за Полярным кругом. Условия существования заключённых были просто ужасающими. После войны пресса открыла немцам глаза на то, что творилось в тылу, пока они воевали. Так что Хан в какой-то мере мог сравнивать гитлеровский концлагерь с русским. Они стоили друг друга! Обе системы были рассчитаны на то, чтобы прежде вытравить из заключённого душу, ещё некоторое время позволив его биологической оболочке посуществовать и поработать — в одном случае на Великую Германию, в другом во имя торжества социализма.

Впрочем, Максу ещё повезло, что он попал в лагерь, в котором отбывало срок много «фашистов» — бывших власовцев, полицаев, эсэсовцев-прибалтов — всех тех, кто в годы оккупации так или иначе сотрудничал с новыми властями. На их фоне бывший фашистский лётчик, умеющий бегло разговаривать по-русски, не сильно выделялся. Ему даже удалось со временем стать бригадиром. Вот тогда-то характер недавнего офицера и чистоплюя-аристократа начал эволюционировать в нечто более приспособленное к суровым условиям мира, где всем заправляют жестокие биологические законы естественного отбора.