Сергей Михеенков - Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

— Вот, возьмите, пожалуйста. Это поможет фрау Бальк, — сказала с едва заметным акцентом.

— Помогите мне. Быстро. Держите стакан. Вот так. Спасибо. — И он невольно взглянул на девушку.

Фрау Бальк вскоре открыла глаза и зарыдала. Арним отвел ее в спальню. Когда она уснула, он вышел в гостиную. Девушка в белом переднике по-прежнему стояла возле кушетки с подносом в руках. Похоже, она ждала распоряжений.

— Вы кто? — спросил Бальк.

Мать ему однажды написала о русских работницах на ферме, о том, что одну из них она держит при доме, чтобы содержать комнаты в чистоте и порядке. Возможно, эта девушка и есть та самая прислуга по дому.

— Меня зовут Александрой. Я из России. — Девушка говорила тихо, ровным голосом, не поднимая глаз.

Он кивнул и после небольшой паузы выдавил из себя:

— Арним Бальк.

Девушка стояла в прежней позе, не поднимая глаз, и, когда он назвал свое имя, поклонилась в знак благодарности и покорности.

Пуля летела по лесу. Цели нигде не было. Но полет ее никогда не оставался бесцельным. Гул и сполохи передовой остались где-то позади. Однажды она облетела поле, уставленное скирдами соломы, и наполовину сожженную деревню. Из печных труб струился дымок. И его запах, и сизоватый цвет не имели ничего общего с тем, что привыкла видеть она каждый день. Изменив полет, пуля еще раз пронеслась над десятком нетронутых огнем крыш. Война ушла из этой деревни, разбросав по окрестным полям и пригоркам груды искореженного металла. Железо уже успело покрыться ржавчиной и выглядело среди рыжих трав осени совсем не грозно, а скорее нелепо. Это была земля, территория, где она была уже чужой и ненужной. Пуля набрала высоту и нырнула в лес. Неужели она здесь не найдет достойной цели? Неужели здесь люди уже забыли войну?

Уже трое суток, день и ночь, поочередно сменяя друг друга через шесть часов, Воронцов, Радовский и Иванок сидели в засаде, которую устроили в том самом овражке, где Воронцов встретился с фуражиром Юнкерна. Но тот больше не появлялся. На четвертый день, рано утром, Воронцова сменил Иванок.

— Саш, а может, он маршрут поменял? Ходит теперь спокойно по другой тропе. А мы его тут, в этом сыром овраге караулим.

То, что человек Юнкерна сменил тропу, логике событий вполне поддавалось. Напоролись на Смерш. Значит, их пребывание уже обнаружено. Их ищут. Юнкерн ранен. Это — вторая причина для смены тропы и дополнительных мер предосторожности. И последнее — в тот раз, когда Воронцов подкараулил здесь Кличеню, тот тащил с собой два мешка продуктов. Возможно, тот поход в Андреенки был последним. Но это означает и другое: Юнкерн планировал перестрелку с патрулем Смерша. Воронцов понимал, что в его предположениях есть натяжка. Но если все так и есть, то, значит, никакой перестрелки возле Шайковки не было. Юнкерн просто избавился от Владимира Максимовича. А ранение самого Юнкерна? А еще два трупа? Но тут-то как раз все ясно. Владимир Максимович стрелок хороший, да и человек осторожный. И, если он что-то заметил за Юнкерном, то наверняка держал пистолет под рукой. Эх, Владимир Максимович, Владимир Максимович…

— Ладно, через шесть часов за тобой придем, — успокоил Воронцов сменщика. — Поищем другую тропу. Если она есть.

— Сейчас в лесу след человека найти не так-то просто.

— Это всегда найти непросто. Ладно, Иванок, заступай. А я прилягу. Через полчаса разбуди.

Обычно Воронцов уходил отдыхать на хутор. Отсыпался там на сене, в шуле. Но в этот раз решил сходить к Радовскому. Нужно было что-то предпринимать. Кличеня не появлялся. Возможно, там, в лесу, что-то изменилось. Радовский лучше знает повадки разведчиков и диверсантов «Черного тумана».

Через полчаса Иванок его разбудил. Воронцов продрог, лежа на подстилке из лапника и отсыревшего моха. Но спал крепко, как научился в окопах. Полчаса вполне стоили беспокойного сна всю ночь.

В ближнем ельнике перекликались сойки. Воронцов прислушался. Ничего особенного, стая кочевала по территории обитания, кормилась, переговаривалась. Ветер шевелил вверху остатки листвы. Лес жил обычной жизнью.

— Нынче много орехов. — Иванок похлопал по белой сумке, сшитой из парашютного шелка, лежавшей под головой. — Пока шел сюда, набрал. Детей в Прудках угощу. Маме оставлю.

— А ты что, куда-то собираешься?

— Я ж тебе не раз говорил. Вместе с тобой. Пройдешь переосвидетельствование, и — вместе. Туда… — И Иванок махнул рукой в сторону запада.

— Фронт — этот тебе не пионерлагерь.

— А то я не знаю, что такое фронт, — хмыкнул Иванок и хрустнул орехом.

— Ты своей наковальней особо не стучи. За версту слыхать. Понял? И сумку листвой присыпь. Разведчик… Развесил парашют…

— Да я только попробовать. Смотри, какие хорошие нынче орехи! Полные, не червивые. Хочешь попробовать?

— Спасибо. По дороге наберу.

— Они под листьями. Под верхним слоем. Пощупаешь и сразу поймешь, где лежат. — Глаза Иванка вдруг приняли иное выражение. Воронцов увидел перед собой не того юркого партизана и хладнокровного снайпера, каким знал его в недавнем прошлом, а деревенского мальчишку, чем-то похожего на него самого. Но не нынешнего, а того, прошлого, из другой жизни, которая ушла в одно мгновение. Теперь, вспоминая и родное Подлесное, и разбросанные вдоль речки и по подгоричью дворы, и лица матери, сестер и всей родни, он иногда пытался вспомнить себя тем, пятнадцатилетним, беззаботным. Но не мог. Ничего не получалось. Вспоминалось многое: и извивы проселочных дорог, и мерцание разноцветных, отшлифованных песком голышей на переезде через речку, и запахи огорода и нагретого солнцем пригорка, — только себя на нем он представить не мог.

И вот Иванок взглянул словно из прошлого. И Воронцов с какой-то затаенной, мгновенно возникшей благодарностью, которая могла так же мгновенно исчезнуть, иссякнуть, взял протянутую горсть орехов, молча повернулся и пошел краем оврага в сторону ельника.

Вначале он шел след в след, по старому наброду, оставленному здесь им самим и его напарниками, потом, выбравшись в ельник, вздохнул с облегчением и осмотрелся.

Война шла далеко от этой поляны, на которой вот-вот появится солнце и зальет ее всю, от верхушек елей и берез до муравьиных кочек. Война здесь даже не слышна. Только иногда, ранним утром, когда еще спит ветер, а не только лес, со стороны Шайковского аэродрома изредка доносились звуки тяжелых моторов. Правда, однажды торопливо и гулко простучали, как подкованные лошади по мосту, зенитки.

Запуск тяжелых моторов Ил-4 слышали в утренней прозрачной тишине обитатели многих окрестных деревень, в том числе и хутора Сидоряты.

Аэродром, летные казармы, стоянки и сами самолеты, ангары — были целью диверсантов «Черного тумана». Если только они одни…