Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

— Федот, да не тот… Но все же надо отдать ему справедливость: умеет себя держать. В Бонапарты, конечно, не годится, но есть такой, знаешь ли, оперативный полет мысли, — полковник, подняв руку, пошевелил пальцами, — и, главное, весьма авторитетен среди казаков, все же свой человек… У нас два таких лихача — он и Покровский. Тот тоже самопроизвёлся.

— Позволь, а Мамонтов?

— Мамонтов? Ну, этот большого масштаба человек… Ну ладно, дорогой. Ты пока покури, а мне нужно к генералу.

Полковник взял со стола папку с бумагами и, блеснув аксельбантами, вышел в коридор.

Шкуро в позе Цезаря стоял за столом и на вопрос полковника: «Разрешите?» — сделал привычный жест, величественно махнув рукой вниз, словно допускал вошедшего к целованию ног.

Внутренне усмехнувшись, полковник подошел к столу.

— Ну, что у вас нового? — спросил Шкуро, взглянув на него снизу вверх.

— Получена директива генерала Сидорина, Андрей Григорьевич, — сказал начальник штаба.

Он неторопливо раскрыл папку и положил перед присевшим к столу генералом несколько скрепленных вместе листов с мелко напечатанным текстом.

— Чего они тут пишут? — спросил Шкуро, сдвинув рыжие брови.

— Это, изволите видеть, приказ нашему конному корпусу войти в подчинение генералу Мамонтову, который, по предположениям штаба армии, находится в движений на Воронеж… Только сначала надо его найти и вручить ему этот приказ.

— Та-акс… Мамонтову, значит, подчиняют, — Шкуро отложил директиву. — Ну, это я потом прочту. Тут что-то много написано…

— Андрей Григорьевич, получен приказ верховного главнокомандующего… — сказал начальник штаба.

Шкуро, насторожившись, быстро взглянул на него.

— Насчет чего?

— О запрещении расстрелов.

— Ну? Дайте сюда.

Начальник штаба вынул из папки и положил перед Шкуро напечатанный на машинке приказ.

— Вот это правильно, — заговорил генерал, читая текст. — Давно пора. Вполне одобряю и понимаю этот приказ так, как нужно. Нужно только вешать. Вот. Веревка — это, знаете… — Шкуро, не находя слов, пощелкал пальцами.

— Лучший аргумент психологического воздействия на массу, — подхватил начальник штаба.

— Вот-вот! Правильно говорите, полковник. На столе резко зазвонил телефон.

Шкуро взял трубку.

— Да… Что, что? Как вы сказали?.. Орел? Очень хорошо… Благодарю вас, сотник.

Он положил трубку, откинулся в кресле и некоторое время молча смотрел в потолок. Потом, взглянув на начальника штаба, сказал весело:

— Всеволод Николаевич, наши войска взяли Орел! Полное лицо начальника штаба расплылось в улыбке.

— Да что вы говорите, Андрей Григорьевич! Вот это удача! — сказал он, весь просияв.

Шкуро отодвинул кресло и, прихватив свечу, подошел к висевшей на стене карте. Взяв трехцветный флажок, — он старательно переставил его на новое место.

— Ну, еще удар — и Москва, — заговорил он, помолчав. — В былое время всего восемь часов езды поездом. Да… Всеволод Николаевич, во исполнение приказа генерала Сидорина мы должны немедленно связаться с Мамонтовым. Хотел бы я знать, где он может находиться в настоящее время.

— Я докладывал вам, Андрей Григорьевич. По сведениям авиации, какие-то конные части сегодня прошли Бобров и движутся сюда, на Воронеж, — сказал начальник штаба.

— Ну да. Это Буденный. И мы как полагается встретим его. А Мамонтов, я думаю, сидит где-нибудь в районе Калача или Бутурлиновки.

— А вы уверены, Андрей Григорьевич, в том, что именно Буденный идет на Воронеж?

— А кто же? Мамонтов не мог так быстро пройти в этот район. Давайте посылайте аэроплан. Скажите пилоту, пусть ищет Мамонтова в треугольнике Калач — Бутурлиновка — Таловая. Дайте ему для вручения Мамонтову копию приказа Сидорина.

— Слушаю. Когда прикажете послать аэроплан?

— Утром и посылайте. — Шкуро прошел к столу и уселся в кресло. — У вас больше ничего ко мне нет? — спросил он начальника штаба.

— Список, ваше превосходительство.

— Какой список?

— Список арестованных рабочих железнодорожных мастерских, заподозренных в симпатии к большевизму. Вы приказали вам доложить. Военно-полевой суд не принял никакого решения за недоказанностью обвинения.

— Та-ак-с! Давайте я посмотрю.

Генерал просмотрел список, обмакнул перо в чернильницу, подумав, подержал его на весу и твердым крупным почерком вывел: «Повесить. Шкуро».

Харламов и Митька Лопатин, высланные в боковой дозор, ехали рядом, стремя о стремя.

Лопатин, промерзший за последние дни до костей, грелся на солнышке, потягивался, весело посматривал по сторонам и улыбался.

— Чего ты все улыбаешься? — спросил Харламов, внимательно посмотрев на приятеля.

— Да все одного товарища вспоминаю.

— В юбке, что ль?

— Угадал… Эх, Степан, какая в поезде дивчина ехала! Умру — не забуду, — мечтательно заговорил Митька. — И до чего хороша! Волос — ну, скажи, золотой, а глаза синие-синие.

— Из каких она? — спросил Харламов.

— Учителева дочка. Ласковая да веселая такая. Вот как зажмурюсь, так и стоит перед глазами, будто живая. А потом…

Митька замолчал, поднял голову и прислушался, вглядываясь в редкие курчавые облака. Там, в легкой синеве неба, раздавались тонкие звенящие звуки.

— Степан, слышишь, жужжит? — спросил он товарища.

— Ероплан! — вскрикнул Харламов.

— Где?

— А вон по-над облаком!

Высоко в небе летел биплан.

Колонна остановилась. В рядах спешно прятали красные значки и знамена.

Звенящие звуки перешли в грозный, воющий гул. Биплан, кружась над колонной, снижался.

Митька, задрав голову, следил за самолетом.

С пронзительным воем биплан летел вдоль колонны. Теперь отчетливо была видна черная голова смотревшего через борт пилота. В рядах на разные голоса что-то кричали, призывно махали фуражками, шапками и просто руками. Отлетев в сторону, биплан опустился; подпрыгивая, пробежал по степи и, чихнув мотором, остановился.

— Митька, даешь! — крикнул Харламов, послав лошадь с места в галоп.

Они поскакали к самолету.

Блеснув стеклами, пилот обеими руками снял с головы кожаный шлем.

— Касаки? — с акцентом спросил он Харламова, который, придерживая лежавшую поперек седла винтовку, настороженно смотрел на его сухое лицо.

— Казаки, — твердо сказал Харламов. — А ты кто такой?

— Олл райт! Хорошо! — Пилот осклабился, показав крупные желтые зубы, и вдруг, придав лицу смиренное выражение, осенил себя широким крестом. — Ай м… ю… Ошен рад. Хай ду ю ду? Будьте здоровы!

— Здорово, — выжидающе сказал Харламов.

В стороне послышался быстрый конский топот. Харламов оглянулся. В сопровождении ординарца к ним скакал Городовиков.

— Ну, в чем дело, ребята? — спросил он, подъезжая.