Владимир Кашин - С нами были девушки

— Да, ясно… — вздохнул Смоляров. — А интересно было бы знать, как оказался этот бомбардировщик в секторе Давыдовой?

— Как оказался? Очевидно, потерял ориентировку, — откликнулся Моховцев.

— Среди бела дня?

— Под вечер. Да и облачность… Впрочем, — махнул рукой комбат, — нам до этого нет дела!

— Потерял ориентировку, — будто разговаривая с самим собой, продолжал Смоляров. — На «боингах» не мальчишки летают. Это во-первых. Во-вторых, эти машины имеют неплохое навигационное оборудование. Да и воздушные трассы их челночных перелетов проходят значительно севернее…

— Можно подумать, что ты не замполит в части ВНОС, а инспектор авиационного штаба по авариям, — вскипел Моховцев. Раздражение, которое в нем копилось с той минуты, когда его вызвали в Бухарест, казалось, нашло себе выход. — Во-первых, во-вторых, в-третьих… Какое к черту нам дело, почему американский пилот заблудился. Нам отвечать за то, что наш наблюдатель не сумел распознать самолет, принял союзника за врага… Ясно?

— Так что же ты думаешь делать? — спокойно спросил Смоляров.

— Чайку придется арестовать… — упавшим голосом промолвил комбат.

То, что Моховцев сказал об аресте Зины упавшим голосом, Смолярова теперь не удивило. Удивило другое: даже сейчас в его словах слышалась командирская непреклонность. И замполит подумал о том, как мало он еще знает Моховцева. Словно проверяя свое впечатление, попробовал возразить:

— Она и так, наверно, никуда не сбежит.

— Но лучше иметь ее здесь, перед глазами. — Моховцев поморщился, как от зубной боли. — Девушка она молодая, растеряется, всякое может случиться… Конечно, очень жалко ее. Но что поделаешь, война… — В глубоких глазах командира батальона засветился грустный огонек, будто не Чайку, а его самого ожидало наказание. Он умолк, устало откинулся на спинку стула. Потом выпрямился, потянулся к телефону: — Дежурного по части. — Затем повернулся к Смолярову: — Привезем ее сейчас сюда, а завтра надо начинать дознание. Кто у нас дознаватели?

— Белоусов, Земляченко.

— Ну, Земляченко…

— А я бы поручил именно ему. Тем более что Белоусов сейчас нездоров…

Комбат недоверчиво поднял глаза на собеседника, точно хотел спросить: «Ты, Павел Андреевич, что-то задумал? Гляди!»

Уж не догадался ли Смоляров о том, что он так тщательно скрывает? По тону Смолярова чувствовалось, что замполит будет настаивать на своем предложении.

Смоляров внимательно посмотрел в глаза комбату и закончил свою мысль:

— Земляченко парень честный. Я, например, ему вполне доверяю… Думаю, что человеку, которому дорога честь батальона, личные чувства не помешают быть объективным…

«Нет, не знает он», — решил Моховцев. И вдруг в глазах командира батальона запрыгали колючие искорки, как всегда, когда он принимал неожиданное для самого себя решение.

— Ну если ты так веришь в его объективность…

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — откликнулся Моховцев.

На пороге появился Сазанов в полной форме, с пистолетом на боку и красной повязкой на левой руке.

— Поднимите сержанта Аксенова. Пусть едет на ноль девять и привезет сюда Чайку… с личными вещами… А вы тем временем приготовьте гауптвахту. Ясно?

Сазанов, как и все в штабе, уже знал о скандальной истории с американским самолетом, но не думал, что события будут развертываться так быстро и что именно ему придется арестовать Чайку.

Он заморгал близорукими глазами:

— Так точно, товарищ капитан! Приказано поднять сержанта Аксенова и привезти ефрейтора Чайку.

— Пусть возьмет мою машину!

— Есть взять вашу машину!.. Разрешите исполнять?

— Идите!

Сазанов откозырял, повернулся, несколько секунд потоптался возле порога, словно не мог попасть в дверь, потом стремительно выскочил в коридор.

После того как техник-лейтенант ушел, в кабинете командира воцарилась какая-то болезненная тишина. Моховцев глубоко втиснулся в кресло и пристально смотрел в темный угол полуосвещенной комнаты. Замполит все еще рассматривал сверкающую звездочку на фуражке и теребил пальцами лакированный ремешок на околыше.

От плохо заправленной керосиновой лампы на стены падал мигающий свет. Ветер, усилившийся к ночи, стучал и поскрипывал открытой форточкой. Со двора доносился — то приближаясь, то отдаляясь — приглушенный рокот движка радиостанции.

— Значит, ты настаиваешь на том, чтобы дознание поручить Земляченко? — нарушил тяжелую тишину комбат.

— Я свою мысль высказал.

— Пусть будет по-твоему, — окончательно согласился Моховцев, поднимаясь и давая этим понять, что разговор окончен.

Неизвестно, когда и как возникла «солдатская почта».

Речь идет, конечно, не о настоящей полевой почте, которая доставляет в действующую армию письма, газеты, журналы.

Есть еще одна связь — солдатская, самодеятельная, прокладывающая свои незаметные линии через окопы, ходы сообщений, от подразделения к подразделению, от поста к посту, от одного воина к другому. При помощи «солдатских известий», непонятно как, фронтовики раньше других узнают свежие новости.

Вносовцам категорически запрещалось использовать телефон для личных разговоров. Командиры взводов и дежурные на ротных постах время от времени включались в линии, чтобы проследить за порядком на них. Но, несмотря на все это, на посту Давыдовой вскоре знали, что капитан поехал в штаб командующего.

Одновременно с Давыдовой об этом узнал и командир роты Лаврик. Теперь он не ругал ни наблюдателя, ни начальника поста, не обещал приехать и «сделать из них вареную бульбу», а только тихим голосом спрашивал девушек, понимают ли они, что наделали, и после каждого слова стонал, словно от зубной боли. Для тех, кто знал командира роты, это было самым страшным. Когда он сердился или мрачно молчал, девушки не особенно беспокоились, все знали: пройдет время — и старший лейтенант опять станет уравновешенным. Но сейчас они понимали: тем, кто вынудил командира роты вот так стонать, он никогда не простит.

Младший сержант Давыдова не стала упрекать ефрейтора Чайку. Узнав, что вместо «фокке-вульфа» сбит «боинг» союзников, она своей властью сняла Зину с дежурства и встала вместо нее.

За время совместной службы на посту Чайка успела подружиться с девушками. Давыдова знала Зину еще со времен боев на Волге и, как старшая — не только по воинскому званию, но и по возрасту, — по-матерински опекала ее. Осиротевшая Рая Лубенская, у которой родителей и сестру замучили гестаповцы, чувствуя сердечность Зины, потянулась к ней, как к родной, и смотрела на новую подругу влюбленными глазами. Заре нравилось, что Зина сдерживает свои чувства и не рвется с поста в батальон. Вот только, может, с Любой Малявиной они были слишком разными и, видимо, поэтому не смогли сблизиться.