Елена Ржевская - Далекий гул

Вся эта сцена с черным трупом на подмостках, в клочьях нацистской формы, со странно уцелевшей на черном оголенной шее желтой петлей галстука, с шевелящимися под ветром ржавыми от огня концами, казалась гротеском истории. И не символична ли эта желтая петля на шее изобретателя шестиконечной звезды?

За неделю до нападения на Советский Союз Геббельс записал в дневнике, вернувшись с тайного свидания с Гитлером: «У нас и без того столько на совести, что мы должны победить», — сказал ему фюрер. «Иначе наш народ и мы во главе со всем, что нам дорого, будем стерты с лица земли». И еще: «Фюрер говорит… а когда мы победим, кто спросит с нас о методе?»

Но возмездие их настигло. И, уходя от ответа перед судом народов, Гитлер покончил с собой.

Мертвый Гитлер был обнаружен советскими солдатами 4 мая в трех метрах от запасного выхода из его бункера в сад, в воронке от бомбы, присыпанной землей. Акт составлен на следующий день, 5 мая.

Но это была уже тайна.

Сталин был недоволен, что Геббельс так простодушно предъявлен миру. Всем, что связано с самоубийством Гитлера, он хотел владеть единолично. Никаких корреспондентов, фоторепортеров, не говоря уже о кинохронике. Никаких лишних глаз.

Тайно были переправлены из сада рейхсканцелярии трупы Гитлера и Евы Браун на северо-восточную окраину Берлина, в Бух, где стоял наш штаб. После войны там установлен обелиск в память павших солдат и командиров нашей 3-й ударной армии, первой ворвавшейся в Берлин и штурмовавшей рейхстаг.

В Бухе уцелели корпуса клиники, некогда хорошей репутации, а с захватом власти фашистами — зловещей: началась облава на население, проведение расовой и политической кампании. Расовый инстинкт призван был подавить, вытеснить человеческую общность. По приказу Гитлера здесь, в Берлин-Бухе, впервые начали обследовать всех жителей района, чтобы выявить «наследственно-биологическую полноценность» — расовую. От результатов зависели жизнь и смерть человека, судьба, карьера, право на вступление в брак.

Здесь пострадали «расово неполноценные» славяне: русские, поляки, чехи и те, кто родился от смешанного брака, а более всех — цыгане и евреи. «Антисемитизм оказался в конечном счете единственной — да, единственной — идейной основой попытки мирового господства», — писал Генрих Манн.

Теперь в одной из клиник разместился наш хирургический полевой госпиталь. Знаменательно, что мертвого Гитлера доставили сюда, где его приказом было учинено невиданное насилие, растоптаны человеческое достоинство и безопасность его сограждан и воцарился страх и отчаяние многих людей. Именно здесь предстояло теперь Гитлеру судебно-медицинское исследование. И уж вовсе непостижимо, что возглавлял эту экспертизу подполковник медицинской службы Фауст Шкаравский — доктор Фауст.

Экспертиза тоже была тайной. Она указала на безусловные анатомические приметы, по которым устанавливалась личность исследуемого.

И дальше, чем ответственнее становился этап опознания, тем строже становилась тайна, сужался круг допущенных к ней лиц, на уровне армии их оставалось только трое, в том числе я — военный переводчик. Мы сознавали: раз сейчас почему-то не будет заявлено об обнаружении мертвого Гитлера, значит, мы должны вопреки всем помехам (а они были) добыть и оставить для будущего неопровержимые доказательства его смерти и его опознания. Нам удалось это сделать.

На путях расследования мы оказались в первый день Победы, 9 мая, снова в подземелье имперской канцелярии. Весь день прошел в таком глубоком напряжении, что, когда мы поднялись на поверхность, на землю, и тут гремели выстрелы, я в первые мгновения не могла соотнести их с Победой. Опять война — так и толкнулось в груди.

В окнах у немцев темно — побежденные уснули. Победители по большей части уже отпраздновали, угомонились. Вина победы я так и не отведала в тот день и не знаю, каково оно на вкус.

На Западе успели выйти газеты с шапкой «Русские нашли труп Гитлера», по радио были переданы об этом сообщения агентства «Рейтер», вероятно, со слов немцев, в той или иной мере участвовавших в опознании. Мировая общественность готова была выразить в этой связи восхищение Красной Армией. Но западная печать смолкла, не встретив подтверждения в нашей печати. А в декларации союзников заранее было торжественно заявлено, что главари фашизма будут отысканы хоть на краю земли и предстанут перед судом народов. Главный преступник покончил с собой, чтобы уйти от ответа за содеянные злодейства. Перед смертью велел сжечь его труп дотла, чтобы исчезнуть бесследно. Но уже не было ни времени, ни условий выполнить это. Место действия — сад имперской канцелярии — находился под интенсивным обстрелом. Труп был вынесен из бункера, облит бензином, подожжен, в какой-то мере успел обгореть. Но эсэсовцы охраны спешили столкнуть его в воронку и присыпать землей — нм самим надо было спасаться, бежать.

Появившиеся в наших газетах в те дни сообщения, что Гитлер якобы высадился в Аргентине или скрывается у Франко, порождали в нашем народе недоумение, даже апатию. Перед кровоточащей памятью о погибших, перед руинами невиданно жестокой войны казалось кощунством, что преступник, поправший все человеческое, самую жизнь на земле, он-то, возможно, благоденствует.

История не терпит, когда из нее своевольно вынимается то или иное событие, каковы бы ни были прагматические, психологические на то побуждения.

«Бесследно исчезнувший» Гитлер — это почва для легенд о нем. Это то, чего он и хотел. Выходит, умолчание о его обнаружении способствовало намерениям Гитлера.

Лишь со временем мне удалось преодолеть все вставшие преграды и обнародовать эту «тайну века».

Велением судьбы я оказалась причастной к тому, чтобы не дать Гитлеру осуществить свой последний замысел — исчезнуть, превратиться в миф и тем сильнее будоражить души своих единомышленников и в те дни, и в последующие времена.

Удалось не дать закрепиться неясному, темному замыслу Сталина, пожелавшему скрыть от мира, что мертвый Гитлер был нами обнаружен.

— Почему так тянет в те места, где пережил много тяжелого? — неожиданно спросил меня в машине фотокорреспондент. Это было в нынешнем Восточном Берлине. Я не взялась ответить. — Меня зовут Йо, — сказал он.

— Как?

— Непонятно? Йо — произносится как по-русски: Еж, ё-ёж.

— Вы говорите по-русски?

— Нет. Только несколько слов, в плену выучил.

Лицо резкое, с впадинами глубоких морщин. Но моложав, упруг, ловок. Он подрулил к тротуару, выключил мотор. Обернулся ко мне.

— Правда, почему так? — Прошлый год он был в Советском Союзе в командировке. Объездил Среднюю Азию. Это так необычайно, экзотично. — Но я хотел попасть только в один город — в Киев.