Борис Ширяев - Я — человек русский

— Васька (или Петька), опять балуешься!

По улице поселка Пролетарского широко разливалась песня:

— Зачини ворота, старуха, про такой случай! — по какой-то внутренней ассоциации приказал выглянувший из окна дед Самоха. — Детдомовцы идут… Аккурат груши с сушила похватают для праздника.

Колонна стала, песня смолкла, а Серафима Порфирьевна гордо взглянула поверх очков на учительниц-комсомолок.

— Ну, как? А вы что подготовили?

— Гимн и «жертвою пали»… Еще стихи коллективно прочтут…

— Ну, конечно, у вас взрослые, — обиделась старушка, — но и мои малыши себя покажут! Семь уж, наверное… — затревожилась она. — Двинемся? Путь неблизкий!

С хутора вышли весело. Колонны смешались. Ребята то растекались по бурному раздолью осенней степи, то вновь стекались под знамя, которое твердо держал в руках Шкетов, но Карл Маркс переместился от девочек в свободную руку самой Серафимы Порфирьевны. К братской могиле пришли, когда солнце пекло уже изрядно.

— Пить! — атаковала старушку мелкота.

— Сейчас, сейчас! Зайдем в ограду, за водой пошлем и напьемся…

Шкетов, не выпуская знамя, гордо разпахнул раскрашенные им ворота. Ему действительно было чем гордиться. Художественное богатство и красочность, созданные им при помощи всего лишь охры и сурика, были необычайны. Столбы ворот напоминали бы знатоку о затейливо-цветистых узорах островов Маори, а над ними к перекладине была прибита гладильная доска из детдома. На ней же во всю мощь сурика надпись: «ВОРОТА КОММУНЫ!!!»

Восклицательные знаки, с любовью выписанные экспансивным Шкетовым, наростали в пафосе темпов третьей пятилетки.

Но когда вошли в ограду, вопрос о питье встал во весь рост. Шкетов, при попытке командировать его за водой, лишь присвистнул в дырку выбитого зуба:

— Хватились! Ближе Безопасного ни чорта не сыщешь! Теперь хана! — и сплюнув через ту же дырку, добавил с мрачным презрением: —организаторы!.

Комсомолки растерянно переглянулись, но Серафима Порфирьевна духом не пала.

— Будет вода! Сейчас будет! Я еще неделю назад председателю говорила… Он обещал бочку прислать. Наверное, вслед за нами идет…

Солнце поднималось все выше и выше, а активность масс опускалась все ниже и ниже. «Пить, пить» стало лейтмотивом увертюры торжества. Малыши уже не резвились, а тихо сидели вдоль забора. Кое-кто из них заснул.

Понемногу подтягивались и неорганизованные массы, но в оградку они не попадали. Комсомолки предусмотрительно завязали ворота носовым платком, Эта мера была вызвана явной утечкой большей половины пятого класса.

Наконец, часа через два, в облаке пыли подкатил древний районный фордик и из него вылезло районное начальство в сопровождении Синькина. Комсомолки торопливо развязали ворота.

— Заострим внимание! — гордо указал Синькин на надпись. — Так решаем. Работа местного народного художника. Представлен к премированию.

— Жарища хуже чем летом, — отряхнул пыль с пиджака заврайоно. — Хорошо, что ситра взять догадались. Премировать тебя за это! — Он вытянул из под сидения заткнутую бумажкой бутылку и жадно вытянул из нее желтую, замутившуюся жидкость. — Ну, начинаем? Пошли к мавзолею.

У мавзолея — фанерного обелиска со смытой дождями надписью — стоял столик из кабинета Синькина и на нем большой школьный звонок. Туда же поставили последнюю бутылку ситро. Стакана не оказалось. Парторг этой детали не предусмотрел.

Первый, как полагается, говорил заврайоно и высосал большую половину бутылки. За ним «вспоминал» Синькин и допил остатки. Умудренные собственным, еще недавним опытом, полученным в педтехникуме, комсомолки тревожно поглядывали на редевшие задние шеренги школьников и «ворота коммуны», в которых грудились неорганизованные массы.

Третий оратор, предполагавший возвещать о культурных достижениях, видимо, сильно занизил свой план. Посмотрев на пустую бутылку, он мрачно спросил Синькина:

— Больше нет? — и получив отрицательный ответ, скомкал, спрятав в портфель, большую половину вынутых из него листов с записями.

Потом пели школьники. Альтов явно нахватало, — они, как известно, в младших классах редки, — а в среде оставшихся школьников явно преобладали первоклассники, побоявшиеся бежать по степи в единоличном порядке. Но учительницы-комсомолки все же вытянули. Настала торжественная для детдома минута. Серафима Порфирьевна оправила бантик на палочке и, подняв ее, оглянула ряды.

— Ну, все вместе!

Энтузиаст Шкетов, хоть хрипло, но громко подтянул:

«Мы обязаны новый создать… закашлялся и неразборчиво чертыхнулся:…с твоим новым миром! В глотке пересохло.

«В нашем мире нет больше печали…» — энергично замахала палочкой с бантиком Серафима Порфирьевна.

—.. больше печали… — уныло и безнадежно подтянули ближайшие малыши.

Прокашлявшийся Шкетов честно выполнял свои социалистические обязательства. Хрипя из последних сил, он вторнл дребезжащему голоску старушки и пресекся лишь на последнем куплете. Вместе с ним угасли и последние всплески детских голосов. Кто-то из малышей всхлипнул.

«Давайте ж скорей подрастать.. — пропела в полном одиночестве Серафима Порфирьевна, призывно уставив на заврайоно палочку с бантиком.

— Как раз тебе только подрастать и осталось! — мрачно буркнул тот. — Давно бы на пенсию тебя перевел, если б было кем заменить!

Не опуская знамени, Шкетов мрачно и решительно устремился к учительницам-комсомолкам:

— Платочком!. презрительно процедил он. — Платочком «Ворота коммуны» завязали! А провод, какой я приготовил, куда дели?! Платочком… — еще презрительнее протянул он, сплюнув. — Три класса полностью смылись и наших полдома. Разве платочком кого в коммуне удержишь? Интеллигенция гнилая! Э-э-х!..

— Вам дана Росошь с прикреплением на три года. Распишитесь! — сказал мне сидевший за столиком «комнаты-душ» Бутырской тюрьмы дежурный мент, вручая постановление тройки.

— А где эта, извините за выражение, Росошь? — сколь возможно деликатнее поинтересовался я.

— Не знаете? А еще профессор! Кондуктора в вагоне спросите… А наши органы по теоретической географии справок не выдают.

В словах мента была заключена глубокая истина. В СССР действительно теоретически географию изучать не приходится. Не к чему. Так или иначе, но вы с ней все равно практически ознакомитесь.

Вот и теперь. Кондуктора, действительно, довезли меня до Росоши. Город этот, как оказалось, стоит на реке того же имени, но с добавлением к ней эпитета «сухая». В реке Сухой Росоши обитают многие миллионы раков и, кроме них, ничего. В городе Росоши — пять тысяч жителей, Заготзерно, прочие «заготы», а кроме того, имеется два кооператива и одна столовая. В них — тоже ничего.