Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Мичман Малых считался хорошим пловцом на длинные дистанции, однажды даже участвовал в заплыве Ленинград — Кронштадт. Но и он скоро почувствовал, что руки и ноги вдруг отяжелели. Понял и почему: у него нет твердой веры в то, что он достигнет земли. Единственное, что он твердо знал: чтобы уберечь свою жизнь, он должен плыть и плыть. А сколько времени плыть — это неизвестно. Ведь на горизонте пока даже и намека на берег не улавливается. Наконец, куда плыть? Да, он решил, что нужно придерживаться этого направления. А правильно ли решил? Может быть, сам не подозревая того, он вдоль Финского залива нацелился? И такое не исключается…

Кроме того, пловец, как и пешеход, если не имеет ориентиров, непроизвольно и незаметно для себя изменяет направление своего движения, как бы по дуге большого круга плыть начинает. А что из этого вытекает для него, Максима Малых? Лучше не думать об этом…

И он, отгоняя от себя мрачные мысли, ритмично делал гребки, смиряя свою силу, чтобы не оторваться от девушки, которая по-прежнему доверчиво держалась рядом с ним, держалась на расстоянии вытянутой руки.

Ему казалось, что они плыли невероятно долго, теперь он часто и с тревогой поглядывал на девушку; она уже не пыталась подражать ему, не выбрасывала рук из воды, а еле скреблась ими, упрямо глядя только перед собой.

Мичман понимал, что ей сейчас было просто необходимо хотя бы одно ободряющее слово. Но где ему было взять его, то слово? А врать не решался.

И вдруг, когда он намеревался предложить ей короткий отдых, над волнами возник рев мощных моторов. Мичман не сразу отреагировал на него, сначала придирчиво проверил себя, но потом все же сказал, не пытаясь скрыть радости:

— Сам морской охотник за нами пожаловал.

Она словно не услышала этих слов. Во всяком случае, даже малым не выдала своих чувств.

Хотя моторы и ревели на полную мощность, мачту катера мичман увидел, как показалось ему, через бесконечно долгое время. Но закричал, вернее — завопил, лишь тогда, когда над горизонтом поднялись сначала рубка, а потом и весь морской охотник. Завопил, даже замахал рукой, пожалев, что утопил тельняшку, что теперь не может использовать ее вместо своеобразного флага.

С катера их заметили, он повернул к ним.

Теперь спасение было столь реальным, столь близким, что мичман от избытка чувств вдруг обнял, поцеловал в щеку свою невольную спутницу.

В этот момент море содрогнулось от страшного глубинного удара, а там, где еще мгновение назад морской охотник вспарывал носом упругие волны, к серым тучам взметнулся столб белой воды. Когда он опал, не было ни рева моторов, ни морского охотника. Снова лишь они двое и волны, равнодушно катящиеся по-прежнему на восток.

— Больше не могу, — сказала она.

В голосе ее не было ни обиды, ни отчаяния; эти слова сказал человек, уставший цепляться за жизнь — больше невозможно.

Мичману даже показалось, что девушка готова безвольно опустить руки и пойти ко дну, тем самым оборвав свои мучения. И он рукой ухватил ее за волосы, которые еще сегодня утром были локонами, уложенными по последней рижской моде, и заорал дико, сам не помня и не понимая себя от нахлынувшего бешенства:

— Если посмеешь, собственными руками так лицо твое изуродую, что мать родная, увидев, отшатнется!

Про лицо упомянул лишь потому, что был убежден: для любой девушки оно — главнее всего. Но она — ни слова в ответ. Только на глазах появились слезы.

Он, чтобы успокоиться, окунул лицо в воду и какое-то время пролежал так, словно разглядывал что-то там, на далеком морском дне.

И снова они поплыли. Но скоро девушка окончательно выбилась из сил. Даже глаза закрыла, будто намеревалась заснуть. Тогда он приблизился к ней вплотную и сказал как только мог спокойно и ласково:

— Знаешь, мне кажется, что нам нужно отдохнуть. На спине, не шевелясь, лежать можешь? Нет? Тогда просто повернись на спину, а я под тебя поднырну. Договорились?

Она покорно подчинилась ему, даже сама положила свою голову на его грудь.

Уже к концу первой минуты мичман понял, что для него это вовсе не отдых. Но сознание того, что жизнь девушки сейчас полностью зависит от него, так взбадривало и даже возвеличивало его в собственных глазах, что он терпел, как ему показалось, минут пять или даже чуть побольше, давая ей возможность восстановить хоть часть сил; как счастье, воспринял и ее вопрос:

— Нас торпедировали?

Ответил убежденно:

— Нет, мы взорвались на мине.

— А катер?

— Тоже на мине.

И опять какое-то время они молчали. Он уже искал предлог, который позволил бы ему прервать этот «отдых», как девушка вдруг осторожно, но решительно отвела его руку, обнимавшую ее, и до невероятности вытянула шею, казалось, была готова выпрыгнуть из воды. А он — наконец-то! — отдыхал, раскинув крестом руки, разведя ноги. И этот отдых был настолько желателен, так необходим всему его телу, что Максима нисколько не заинтересовало то, что привлекло ее внимание.

— Там, похоже, что-то плавает, — неуверенно, но все же с радостью сказала она.

Что-то плавает? Это было так невероятно кстати, что он, боясь разочароваться, все равно, оттолкнувшись руками, почти по пояс выскочил из воды. Да, девушка права. Но это «что-то» — не полузатонувшая шлюпка, не бревно, даже не обломок доски или какого деревянного предмета, а самая обыкновенная шаровая мина времен первой мировой войны. На какой-то подобной и взорвался пароходишко, а под морским охотником рванула уже самая современная — неконтактная. Неконтактная мина взрывом своим, скорее всего, и сорвала эту старушку с якоря… Сколько же лет она простояла в засаде?.. Как ни напрягался, не мог совладать с цифрами. Видимо, потому, что, хотя из сорока одного вычесть семнадцать или четырнадцать и не сложно, главным в его сознании было другое: можно ли подплывать к этой мине? Ведь ее свинцовые колпаки наверняка изъедены морской водой, значит, малейшего неосторожного движения вполне достаточно для того, чтобы мина взорвалась. С другой стороны… С другой стороны, все проще простого: если они с девушкой не попытаются держаться за нее, то наверняка уже очень скоро вовсе выбьются из сил… Однако надо сделать как-то так, чтобы она не узнала о том, что это мина, и в то же время ненароком не задела какого свинцового колпака, не погнула его.

Ничего умного не придумал, только и сказал, подталкивая девушку к мине:

— Цепляйся за любое кольцо. Видишь, два их? Рымы, по-нашему. А я для равновесия этого шара с другой его стороны повисну… Только чего другого не задень случайно: кто его знает, на что эта штуковина способна…

Девушка левой рукой молча вцепилась в рым, а правой устало провела по лицу, убирая мокрые волосы, почти закрывавшие ее глаза.