Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Приглушил Максим голод, прикурил от уголька здоровенную «козью ножку», подсунутую Одуванчиком, и лишь тогда поведал о своих дневных мытарствах. В заключение положил на стол рапорт с резолюцией капитана второго ранга.

Все подержали бумажку в руках, все прочли резолюцию начальства, вселяющую некоторую веру в успех задуманного. Общее мнение высказал мичман Мехоношин:

— Этой бумаженции, конечно, еще далеко до турели с пулеметами. Однако и она уже кое-что.

— А что нового у вас? — спросил Максим, пряча свой рапорт в нагрудный карман кителя, где лежали комсомольский билет и удостоверение личности.

Ответил не мичман, не Одуванчик, а моторист Разуваев:

— Сегодня полностью раскидали один мотор. Работягой он у нас оказался. Со стажем: почти все моторесурсы израсходовал…

— Прошу конкретнее, — вырвалось у Максима, плохое настроение которого окончательно испортила эта новость.

— Можно и конкретнее, — согласился Разуваев и больше не добавил ни слова.

Максим не настаивал. Действительно, Зачем ему конкретно знать, что творится внутри мотора? Или он большой специалист по этой технике? Может помочь делом или советом? Если быть честным, он знает только принцип работы двигателей любой марки. Тогда, спрашивается, зачем ему конкретность? Не лучше ли, не полезнее ли для общего дела организовать действенную помощь Разуваеву: ведь поблизости не только завода приличного, но и захудалых механических мастерских нет. Значит, почти с каждой поврежденной деталью мотористам придется тащиться в город. Интересно, сколько весит, например, распределительный вал? А крышка блока цилиндров?

И он сказал:

— Не надо, Разуваев, конкретнее. В моторах я разбираюсь так же, как моя бабушка в звездном океане… Давай так договоримся: ты докладываешь мне о том, что уже отремонтировано или проверено и полностью исправно. А если возникнет необходимость в людях, не окажется на катере меня — смело обращайся к мичману. Будем считать, что соответствующий приказ он уже получил.

И по тому, как повеселели матросы, как с готовностью Мехоношин заверил, что приказ получил и понял, Максиму стало ясно: сейчас он поступил по-командирски.

Уже в каюте, когда лежал на узкой койке, подумал, что только и знает о Разуваеве: служит на флоте седьмой год и шесть из них — неизменно командиром отделения мотористов; сначала на торпедных катерах, потом на морских охотниках.

Почему за семь лет флотской службы он не достиг большего, хотя аттестуется как прекрасный специалист?

С этим вопросом и уснул. Так крепко, что за ночь ни разу даже не перевернулся с боку на бок.

А с утра снова в бега. Трое суток убил на безрезультатную беготню, фактически полностью доверив матросам и ремонт моторов, и все прочие корабельные работы.

На четвертые сутки, замкнув круг, снова приплелся в штаб Охраны водного района, надеясь уже только на чудо. И оно, это чудо, в облике однокашника по выпуску из училища Виктора Смирнова само налетело на него в коридоре штаба. Виктор, как водится, обняв и потискав Максима, с гордостью доложил, что у него все в полном порядке — уже командует торпедным катером, и лишь после этого засыпал вопросами: где застала война? Уже воевал или только готовится? В какой должности пребывает?

Это был первый по-настоящему близкий человек, первый с тех пор, как он принял бронекатер, и Максим откровенно выложил ему все, что тяжким грузом лежало на душе.

Виктор (даже не ожидал от него такого) серьезно выслушал, а потом, как показалось Максиму, начал бессмысленную игру в вопросы и ответы:

— У своего комдива был?

— С него и начал.

— У Лютого?

— Выжал из него нужную мне резолюцию.

— Резолюцию? Это же прекрасно! Ну, а что сказал начальник боепитания?

— Пообещал выполнить при первой возможности.

— А Дудко? Этот что ответил?

— Дудко? Не знаю такого.

— Вот чудак! Да это же, можно сказать, главнейшая фигура при решении подобных вопросов! Особенно в тех случаях, если есть соответствующая резолюция Лютого!.. Подожди здесь, я слетаю на разведку: на месте ли он.

— Не торопись, сначала толком скажи: кто он, твой всесильный Дудко?

— Всего-навсего скромный воентехник, работающий в отделе боепитания. Но, понимаешь, у него болезненная страсть: обязательно сделать то, что не могут все другие.

И Виктор побежал в глубину коридора, потом неожиданно вернулся, сунул в ладонь Максима какую-то круглую и плоскую железяку и сказал тоном, не допускающим возражений:

— Положи в левый брючный карман и все время держи в руке.

Сказал это и хотел опять рвануться по коридору, но Максим схватил его за руку и спросил тоном, в котором слышалось раздражение:

— Может, ты все же объяснишь мне хотя бы самое главное?

— Самое главное?.. Дудко, за которым я побежал, — заядлый нумизмат, для него величайшая радость заполучить какую-нибудь старинную монету. Вот ты, чтобы закрепить с ним знакомство, и вручишь ему то, что я тебе дал. Ясно или еще вопросы имеешь?

Максим промолчал.

Воентехник Дудко — несколько узковатый в плечах и с большими залысинами, начинавшимися от висков и уходившими к затылку, — выглядел лет на сорок, хотя, как потом узнал Максим, был всего лишь на десять лет старше его. Но глаза у него были живые, со смешинками в зрачках, что сразу же понравилось.

Ему, неимоверно сгустив краски, Виктор и поведал все мытарства Максима, особо подчеркнув, что, хотя у того есть разрешение даже самого Лютого, не миновать ему, Максиму, больших неприятностей, если не установит он у себя на катере турель с пулеметами; а что не установит, это почти наверняка: самое высокое морское начальство утверждает, что в блокадном Ленинграде достать все это — свыше человеческих сил.

— Так ведь у каждого человека сила своя, другим людям неведомая, — с украинским акцентом почти пропел Дудко, плутовато глядя уже на Максима: — А ты не обидишься на меня, если у тебя на бронекатере вдруг появятся турель и пулеметы? Не просто пулеметы, а крупнокалиберные, ДШК?

Максим растерянно молчал, он не мог поверить, что самый больной вопрос может быть решен так просто, легко.

А Дудко не ждет ответа, он спрашивает, посерьезнев, строго глядя в глаза Максима:

— Слушай, а у тебя действительно есть записка от бати? Лютого нашего?

— Ты что не веришь мне? Я тебя хоть раз обманул? — с обидой влез в разговор Виктор.

— Тогда договариваемся так: послезавтра к девяти ноль-ноль ты присылаешь сюда матросов. Пусть меня спросят.

Максим радостно кивнул. И Виктор, как свидетель договоренности, своими ладонями скрепил их рукопожатие и сказал с самым невинным видом:

— К слову пришлось, но Максиму в руки случайно попала какая-то старинная монета. Ему она ни к чему, может, тебе пригодится?