Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

А утром командование поставило новую задачу: высадить в тыл врага еще одну роту десанта. И опять среди дня, опять при ясном солнышке.

Пять бронекатеров ушли на эту операцию. Все и вернулись, высадив десант. Вернулись с пробоинами в бортах, со шрамами на орудийных башнях и боевых рубках. В бортах сто второго пришлось заделывать двадцать три пробоины.

И мичмана Мехоношина Афанасия Никандровича не стало. Когда, выполнив задание, уже начали отход, вражеский снаряд угодил в него. В клочья разнес. И земле предать нечего.

К полуночи заделали пробоины понадежнее, до горловин залили баки топливом, приняли боезапас и стали ждать нового приказа, в душе надеясь, что если и не поставят на ремонт, то уж отдых обязательно дадут. Веру в последнее подкреплял и туман, который так плотно укутал реку, что из рубки не стало видно матроса, стоящего на носу бронекатера.

Однако командование решило иначе, и ровно в час ночи бронекатера отошли от берега; головным — сто второй.

Ползли малым ходом, ползли в клубящемся тумане, в душе костеря начальство, убежденно заявляя, что уж лучше солнечным днем нестись на фашистов полным ходом, чем ползти вот так, не зная точно куда.

По расчетам Максима, до гитлеровских батарей оставалось меньше километра, когда сто второй днищем вдруг заскрипел по песку.

— Есть первая, — проворчал Ветошкин, не выпуская из рук теперь бесполезного штурвала.

Наметкой еще производили обмер глубин вокруг катера, а на песчаную отмель выскочил и сто первый бронекатер, шедший следом.

Обмер показал, что сели плотно. А течение Невы все наваливало и наваливало катер на пески…

Испробовали, казалось, все: и моторами на разных оборотах пытались сорвать катер с мели, и плечами его подпирали, попрыгав в быструю и холодную воду. Кряхтели от натуги, боясь матюкнуться громко, чтобы фашисты не услышали.

Силами личного состава двух катеров сняли с мели сто первый. Считали, что он буксиром сдернет их катер. Напрасно тешились надеждой: лопался, как ниточка, буксирный трос, едва сто первый делал рывок.

А время торопило, подстегивало. Тогда, посовещавшись, пришли к выводу, что сто первый должен идти дальше.

Погасил туман приглушенный рев моторов сто первого, и теперь они по-настоящему почувствовали, что остались одинешеньки. Лишенные хода и меньше чем в километре от фашистских пушек. Поднимется утренний ветерок, разорвет туман, и тогда…

Казалось бы — положение безвыходное. Казалось бы — Максиму, как командиру, только и остается выбрать одно из двух: терпеливо ждать то, что будет, что вроде бы суждено, или увести личный состав на берег; в этом случае хоть у людей появится шанс на спасение.

Но Максим собрал матросов около рубки и сказал спокойно, как о деле обыденном:

— Все лишнее за борт!

Ничего лишнего не должно было быть на катере. И не было. Вот и полетело за борт многое из того, что еще недавно Мехоношин Афанасий Никандрович так любовно тащил на катер, исходя из того, что в хозяйстве оно может пригодиться; вот и были брошены в невскую воду даже трап, даже спасательные круги.

И снова всей командой в реку, снова напряжение всего тела, напряжение до пляски светлых змеек в глазах, снова рев моторов, работающих на пределе своих сил.

Бронекатер не шелохнулся.

— Одуванчик! Промерь глубину до берега! — распорядился Максим.

Пока Одуванчик блуждал в тумане, остальные молча курили.

— Есть брод. В самом глубоком месте — мне по грудь.

Так доложил Одуванчик, стоя в реке и устало уцепившись руками за леерную стойку.

— Выход, ребята, вижу один: все-все, что только можно, немедленно перенести на берег… Другие предложения есть?

Максим выждал немного. Ни предложений, ни вопросов не последовало. И он первым спрыгнул с катера в воду, подставил плечи под коробки с пулеметными лентами.

Все снаряды и все коробки с пулеметными лентами, все дымовые шашки, весь инструмент Разуваева перенесли на берег, даже якорную цепь вытравили до предела, чтобы облегчить катер.

— Теперь попробуем еще разок.

Подперли катер плечами, взревели моторы…

Когда бронекатер дрогнул, Максим побоялся поверить этому. Но вот он заскользил, заскользил с проклятой мели!

Естественным желанием было — побыстрее уйти на спасительную глубину. Максим переборол себя, остановил бронекатер на кромке мели и… пошел к берегу, чтобы принести на катер то, что недавно и с таким трудом было снято с него.

И опять работали все. Молча, с остервенением работали.

Все равно почти час провозились.

От усталости так дрожали руки и ноги, что, взобравшись на бронекатер, в изнеможении опустились на холодящую палубу. Даже не закурили. Только молчали, упиваясь покоем.

А легкий ветерок уже проснулся, побежал по реке, и туман чуть оторвался от воды. Сзади уже слышался рокот моторов десантных катеров. Впереди, куда ушли товарищи, гремели артиллерийские залпы, рокотали длиннющие пулеметные очереди, звучала автоматная и винтовочная стрельба.

И, пересилив себя, Максим решительно скомандовал:

— По местам стоять, с якоря сниматься!

После короткой паузы — новая команда, теперь Разуваеву:

— Вперед! До самого полного!

Сто второй не хотел уклоняться от боя.

Матросы, зубоскаля, утверждали, будто бог, впервые увидев тельняшку, выдуманную человеком, немедленно так влюбился в нее, что в тот же час свою жизнь на земле переделал по образу и подобию ее: бесконечное чередование светлых и темных полос и полосочек. Вроде бы все это пустая болтовня, однако, если взглянуть на события с этой философской позиции…

Благополучно вышли из жарких боев и своим ходом доплелись до судостроительного завода — светлая полосочка; а вот не стало мичмана Мехоношина — черная полоса.

Случалось, и по нескольку светлых и темных полос на один день приходилось. Вот сегодня, всего лишь час назад, за умелые и смелые действия в минувших боях командование весь личный состав сто второго наградило орденами и медалями; его, Максима, — орденом Красного Знамени. И сразу же, когда они еще не успели налюбоваться наградами, до конца еще не осознали, что эти ордена и медали действительно вручены им, — приказ: в ближайшие дни доукомплектоваться согласно штатному расписанию. Сухая, казенная формулировка, продиктованная самой жизнью, а для Максима, для каждого, кто служил на сто втором, — безжалостный удар в сердце: значит, исключай из списков Якова Новикова, Насибова и других, кого отправили в госпитали.

Умом понимали, что должно поступить только так (не может бронекатер воевать в полную силу, если отсутствует почти треть личного состава), а в сердце все равно тупая боль.

Правда, Медведев сказал после оглашения приказа: