Юрий Колесников - Особое задание

Между тем положение десантников усложнялось. Оккупанты предприняли карательную экспедицию в район, освобожденный партизанами. На заставах развернулись тяжелые бои. Кое-где партизанам пришлось потесниться. А остававшийся в лагере Скоршинин не преминул объяснить неожиданную активизацию оккупантов их стремлением вызволить пленников. Он совсем потерял самообладание, когда немецкий самолет сбросил бомбу в расположение партизанской кухни.

— Нащупали, — с тревожной уверенностью сказал он. — Теперь вот-вот налетит целая эскадрилья! Чего доброго, сбросят сюда еще один десант…

И Скоршинин приказал оставшимся с ним партизанам немедленно покинуть лагерь. Он метался по лагерю как угорелый, торопил и назойливо твердил всем:

— Осторожность — не трусость…

Этот принцип, сам по себе правильный, Скоршинин применял только для того, чтобы избежать опасности, но отнюдь не с целью нанести врагу наибольший урон.

Партизаны ушли в глубь леса, конвоируя истощенных голодовкой подавленных десантников. Только на четвертые сутки Скоршинин наконец убедился, что оккупанты и не пытаются выбрасывать десант на партизанский лагерь. К тому же высланные им связные, сообщили, что бои на заставах прекратились, каратели ушли восвояси. И снова Скоршинин суетливо поторапливал всех в обратный путь, но на этот раз предусмотрительно не вспоминая свой девиз.

Печальной вестью встретили партизан прибывшие в расположение лагеря раненые бойцы — убит командир отряда Афанасенко. Эта тяжелая для партизан утрата была вдвойне тяжелой для десантников. Рухнула их надежда на то, что командир отряда вернется и разберется. Теперь же до возвращения в лагерь комиссара за командира отряда оставался Скоршинин. Не было никакой надежды поколебать его уверенность в том, что десантники действовали по заданию гестапо. Никакие разумные доводы не могли сломить его упорства. А категорический отказ связаться по радио с Москвой заставлял думать, что этот недалекий и вместе с тем самоуверенный и несдержанный человек способен собственной властью решить судьбу пленных.

Тревожно было на душе у десантников. А в Москве отчаялись окончательно. Теперь было ясно, что с десантниками что-то произошло. По-прежнему ни одна их рация не выходила на связь, хотя уже несколько дней мощнейший передатчик круглосуточно вызывал своих корреспондентов одновременно на основной и запасной волнах…

С вечера разразилась первая весенняя гроза. Она оказалась предвестницей неприятных событий. Прибыли связные и сообщили, что карательные войска дотла сожгли шесть деревень. Жители одной из них не успели бежать в лес, их согнали в деревянное здание школы и заживо сожгли. Среди сгоревших оказалось много родственников партизан. К утру партизаны привезли трупы своих родных, чтобы похоронить их в лесу. Были здесь и останки старушки-матери комиссара отряда Иванова, его жены и двух дочерей.

В лагере творилось невообразимое, когда к трупам стеклись родные и близкие. Сюда, по приказанию Скоршинина, под усиленным конвоем привели и пленников. Дескать, смотрите, изверги, смотрите и трепещите! Пощады не будет!

Скоршинин и не подозревал, что для этих людей нельзя было бы придумать более жестокую казнь, чем присутствие здесь не только в качестве соотечественников оккупантов, но и в роли матерых гестаповцев.

Десантники стояли с окаменевшими лицами. Они слышали гневный ропот партизан, понимали, какие чувства их обуревают, разделяли их горе и… молчали, молчали, опустив головы и не глядя людям в глаза.

Прощаясь с останками жен, детей, стариков-родителей, люди плакали навзрыд и разражались проклятьями и угрозами в адрес все еще стоявших поблизости и украдкой смахивавших слезы пленников.

Покойников похоронили, у могильных холмиков остались только те, кто вдруг лишился самых дорогих и любимых людей, а пленников все еще не уводили. «Смотрите, изверги, смотрите и трепещите! Пощады не будет!»

Совсем опустела лесная полянка, ставшая теперь кладбищем, когда Скоршинин подошел к старшему конвоя и приказал увести пленных.

— Всех вас, гадов, расстреляем за такие дела! Фарштейн? [14] Понятно (нем.). — сказал он, с ненавистью глядя на проходивших мимо десантников. — А вас, предателей Родины, повесим! — добавил он, пропуская Ильина и Серебрякова.

Десантники понимали, что теперь только комиссар мог повлиять на Скоршинина и предотвратить задуманную им расправу. Но как поведет себя комиссар, узнав о постигшем его и многих товарищей по борьбе жестоком горе? Найдет ли он в себе силы не поддаться естественной в таких обстоятельствах жажде мщения?

Всю ночь десантники не сомкнули глаз. На рассвете до них донесся шум необычного для этого времени суток оживления: скрип колес и топот лошадей сливались с голосами людей. Все происходящее в лагере и доступное наблюдению десантники невольно связывали с мыслями о том, что ждет их в ближайшие часы и, быть может, минуты. Наступившая вскоре тишина, как и неожиданно возникший шум, казалась зловещей.

Тревожно забилось сердце Алексея, когда утром открылась дверь бани и ему приказали выйти. Конвойные повели его не по той тропинке, по которой прежде водили на допрос к Скоршинину, и Ильин решил, что ему уже не суждено вернуться к товарищам. Он шел не чувствуя ни рук, ни ног. «Погибнуть так глупо! От своих же!..» — твердил про себя Алексей. Он старался собраться с мыслями, что-то придумать, как-то убедить партизан, но мозг не подчинялся, мысли путались, обрывались…

Алексей не заметил, как его подвели к небольшой землянке. Когда он вошел и осмотрелся, к нему вернулись и ясность мысли и самообладание. На застланном плащ-палаткой топчане лежал человек с забинтованной грудью. Находившиеся здесь же врач отряда и Оксана, обращаясь к раненому, называли его комиссаром. В углу на табуретке лежала одежда комиссара, и на свисавшем рукаве выцветшей гимнастерки Ильин увидел эмблему ЧК. Волна безотчетной радости охватила его. Он верил, что этот человек сумеет распутать клубок подозрений, созданных воображением начальника штаба. Он понял, что нарушившие ночную тишину и встревожившие десантников звуки были вызваны возвращением в лагерь группы партизан. Вспомнилась и незнакомая ему тропинка, по которой всего несколько минут назад он шагал в состоянии полной обреченности. Теперь же она представлялась дорогой к жизни, борьбе и, быть может, к смерти, но к смерти достойной, оправданной. Алексей совсем забыл, что в глазах окружающих он все еще был предателем, изменником, и, встретив озабоченный и, как ему почудилось, укоризненный взгляд Оксаны, он смущенно отвернулся, будто и в самом деле был в чем-то непростительно виноват перед этими людьми.