Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Оттуда доносились шум, выкрики. Слышны были возбужденные голоса, споры, брань.

— Что такое? — испуганно спросил Штрипке, любивший спокойную и тихую работу и очень боявшийся всяких эксцессов.

В это мгновение дверь широко распахнулась и в контору вбежало несколько рабочих. Штрипке со страху отступил на несколько шагов, не ожидая ничего хорошего от этих возбужденных людей, которые беспорядочно что-то выкрикивали, перебивая друг друга.

— Что случилось? — спокойно спросил Заслонов.

— Поймали! Попался гад, не вывернется!

— Кого поймали?

— Пан Штрипке, пан Заслонов, мы диверсанта поймали!

— О-о! — только и мог вымолвить Штрипке, у которого, наконец, откатился от горла тот давящий комок, который всегда душил его, когда почтенный шеф слышал возбужденные голоса.

— Где же он?

— Ведут! Того самого, который подкладывал бомбы на паровозы!

У Штрипке мурашки поползли по спине от страха и от радости — это же такое событие!

— Скорее, господин Заслонов, пойдем туда! — и Штрипке чуть ли не бегом бросился к месту происшествия.

В депо было немного народу. Все толпились за воротами. Невдалеке от угольного склада шумела толпа. Среди деповских рабочих видно было и несколько немецких солдат, которые прибежали сюда на шум.

— Почему его не ведут? — спросил на ходу Штрипке. — Он уже не может ходить, его подбили.

— Это хорошо! Злодея всегда постигает заслуженная кара!

— Он уже получил ее, пан Штрипке!

— Так и должно быть!

Увидев инженеров, люди расступились. Прямо на снегу лежал скрючившийся в неудобной позе человек. Он еще дышал, с трудом шевелил белесой ресницей, чуть приоткрывая глаз. Другой был затянут кровавой опухолью. Все лицо было избито до неузнаваемости. Под головой расплывалось багровое пятно.

— Вот он, наш враг, под расстрел, гад, подвести хотел, до чего додумался только! Видите, господин начальник, какие гостинцы готовил он немецким эшелонам. Это он взрывал паровозы, которые мы, не щадя сил и здоровья, ремонтируем. Где это видно: ты работай, а он всю твою работу портит да еще твою голову под топор подставляет!

Люди шумели, суетились.

Штрипке смотрел на человека, лежавшего на окровавленном снегу. Видно, ему уже не суждено было подняться. Все реже и реже шевелилась ресница, и хотя избитый порой будто глядел на окружающих, но он уже никого не видел и не слышал. Штрипке узнал его. Смутная догадка на миг мелькнула в его голове. Штрипке пришел в неописуемую ярость:

— Шволячи, случилась ошибка. Ведь это Сацук!

— Правильно, господин начальник, это Сацук! И поглядите, что этот Сацук готовил для наших паровозов, которые мы ремонтируем под вашим руководством.

Какой-то рабочий вынул из кармана у Сацука две угольные мины и поднес их Штрипке. Тот трусливо отодвинулся:

— Не надо ближе, не надо, я и так вижу!

И, отступив шага на три, Штрипке сразу изменил позицию:

— О, то есть большой шволяч, этот Сацук!

— Гад, которому нет равных на свете! — подтвердил кто-то из рабочих.

— Его надо расстрелять!

— Его повесить мало, господин начальник!

— О да-да!

Неизвестно, чем бы кончилась вся эта дискуссия, — в ней не принимал участия только Сацук, которого уже не волновали никакие земные интересы, — если бы не явились полицаи и гестаповцы во главе с Кохом. Прибыли и Вейс. Весь район депо оцепили. Рабочих допрашивали группами и поодиночке. Из их показаний видно было, что Сацука схватили около резервных паровозов, когда он пытался подложить туда четыре мины. Не все это видели, к тому же не каждый мог как следует рассказать, при каких обстоятельствах все это произошло. Более толковые показания дал Чмаруцька, — он первый заметил злонамеренные действия Сацука и задержал его.

Кох нервничал, все пытался запутать Чмаруцьку:

— Откуда тебе известно, что это угольные мины?

— А как же, об этом все толкуют. Мы трудимся, трудимся, а какая-то нечистая сила всю нашу работу портит.

— Кто портит?

— Известно кто. Об этом и в листовках писали. И в газетах писали. Некий дядя Костя командует всеми этими разбойниками.

— Как ты разузнал, что Сацук подкладывает мины?

— А я шел на склад. Вижу, какой-то человек мелькнул около паровозов. Я притаился, думаю: что ему нужно? Гляжу из-за тендера, а он забрался в паровозную будку и что-то там около топки возится, слышу — дверцы открывает. Он спрыгнул на другую сторону, а я на паровоз. Глянул в топку, а там мина лежит. Я скорее обратно. А человек уже на второй паровоз взобрался. Я его цап за сапог, стащил вниз. «Ты, говорю, что здесь вытворяешь? Что тебе тут понадобилось, человече?» А он, что бы вы думали, не говоря худого слова, трах меня по затылку, а потом без всякого предупреждения — хлоп по глазу!

У Чмаруцьки в самом деле под глазом виден был изрядный синяк.

— Ударил это он меня, аж свет белый в глазах померк, здоровый он, гад, да куда моложе меня. Но не на того напал — or Чмаруцьки, брат ты мой, не вырвешься. Как вцепился в него, никакая сила тут меня не оттащит. Держу и кричу, держу и подаю тревогу. Спасите, кричу, диверсанта поймал!

Более десятка рабочих подтвердило, что слышали, как Чмаруцька кричал изо всех сил, звал на помощь. Даже немецкие часовые, прибежавшие на крик, и те засвидетельствовали, как около депо кто-то кричал «спасите».

— Зачем убили?

— О-о! Он на всех кидался, как лютый зверь, мне вот еще и руку укусил. Ну… дали ему, как следует, хватит с него.

— Кто бил?

— Все били… Кабы он подобру сдался, его бы не тронул никто, мы знаем, что на это начальство есть, и суд есть, без нас разберутся. А мы что! Мы только помогать должны начальству вылавливать таких злодеев. Нам об этом и пан Штрипке говорил и пан Заслонов.

— Ну довольно, довольно! Иди… — презрительно сказал Кох, явно не симпатизировавший этому болтливому свидетелю, который сыпал словами, как горохом.

А Вейс слушал и восторгался:

— Чудесно, чу-у-десно! Это прямо чу-у-десно! Такой массовый патриотизм рабочих! Они стремятся помогать нам.

Кох взглянул на него с плохо прикрытой неприязнью. В контору вызвали еще Бруно Шмульке. Спросили его, как он смотрит на это происшествие.

— Это господа, выдающееся событие, оно поможет великой Германии!

Шмульке наловчился говорить, и как еще говорить! Но слова его ни на кого не произвели особенного впечатления, а господин Кох, смерив его с головы до ног презрительным взглядом, сказал ему прямо в глаза:

— Вы старый осел, господин Шмульке. Вы дырявая калоша!

Шмульке стоял совсем растерянный.

— Вы уверены, недопеченный немец, что этот Сацук подкладывал в паровоз мины?

— Ведь его поймали на месте преступления, господин комиссар.

— Поймали, поймали… — передразнил его Кох. — Вам лучше всего блох ловить! В этом деле вы еще кое на что способны. Вы полагаете, что Сацук в самом деле преступник?