Михаил Лыньков - Незабываемые дни

«Что ж, подождем немного… Посмотрим, как он выполнит это задание. Тогда видно будет, что он за птица — этот начальник полиции Клопиков».

Ход его мыслей прервал подошедший Клопиков. Он отрапортовал:

— Господин комендант, похороны героев-полицейских закончены.

— Героев? Ах да-да… — спохватился Вейс. — Чудесно, чудесно! Они действительно героически погибли за наше общее великое дело. Пожалуй, стоит лучших из них представить к посмертной награде.

— Я составлю список, господин комендант. И разрешите первым в списке поставить Симеона Бугая, погибшего от ножа диверсанта-ракетчика.

— Это тот полицай, который когда-то сражался с коровой?

— Тот самый, господин комендант. Незаменимый был работник, одним ударом кулака мог загнать в гроб любого человека.

— Чудесно, чу-дес-но! Ставьте его, ставьте. Очень, очень жаль, что погиб такой полицай. Он был просто артистом. Он бы оказал честь любому цирку Европы.

Так была прославлена память Семки Бугая, который не так давно обнаружил неожиданные способности в борьбе с обыкновенной полицейской коровой, очень бодливой и не дававшей спуску ни одному полицаю, пытавшемуся в ее присутствии пройти по двору. Полицаи науськивали Семку с пьяных глаз потягаться с этой коровой, пообещав отдать ему в случае удачи все порции гречневой каши, положенные им на ужин.

За гречневую кашу Семка Бугай пошел бы и на слона.

Это единоборство превратилось в потрясающее зрелище, на которое сбежались все полицаи и эсэсовцы. Поскольку невиданная до тех пор борьба немного затянулась, полюбоваться его пригласили и господ офицеров. Сначала Семка попал было в критическое положение. Дерзкая корова, захватив инициативу, повела такие стремительные атаки на Семку, что тот, несмотря на свой вес и неуклюжесть, летал по двору, как очумелый. Еще одна удачная атака, и Семка был притиснут рогами к штабелю дров, да так притиснут, что глаза у него полезли на лоб. Он уже, к величайшему своему посрамлению, кричал «спасите!». У некоторых зрителей от этого зрелища испарился весь хмель в голове, и они перестали смеяться, встревоженные судьбой своего боевого соратника. Но тут Семка как-то изловчился, схватил свою соперницу за рога и так крутнул, что шея незадачливой спортсменки хряснула и корова грузно шлепнулась оземь. А Семка Бугай, вытирая рукавом вспотевший лоб, уже задрал голову и оглушал весь двор своим неизменным:

— Гы-гы-гы!

К нему бежал взволнованный завхоз:

— Что ты наделал, идиот? Ты, душегуб, загубил корову самого господина начальника полиции! Разве так нужно бороться, чтобы свернуть голову?

— Гы-гы-гы! А она хотела из меня кишки выпустить.

— Собакам бы твои кишки, осиновая голова.

— Давай поборемся, тогда увидим, кто собака! — неожиданно насупился Семка и начал наступать на завхоза, осмелившегося поносить его артистические способности.

Под оглушительный хохот зрителей заведующий хозяйственной частью предпочел ретироваться.

И вот такой артист бесславно погиб or ножа обыкновенного паренька.

— Так что разрешите итти, господин комендант?

— Идите.

Вейс собирался еще что-то сказать или спросить, но махнул рукой, подумав: «Еще успеем разобраться».

И помимо начальника полиции хватало забот. Отослал в Минск рапорт обо всех последних событиях. Просил срочной помощи, присылки ремонтных поездов, техников. Умолял перебросить сюда надежные воинские части.

Вызвал потом Бруно Шмульке.

— Вы давно знаете Клопикова?

— Ореста Адамовича? Давно. С тех пор, как я начал здесь работать.

— И что вы можете сказать о нем?

— Мне трудно что-нибудь сказать о нем, он не совсем приятный человек, хоть и был моим квартирантом. Он, неблагоразумный, шел на риск. Выступал против власти.

— Советской?

— Да.

— Значит, по-вашему, каждый, кто выступает против советской власти — неблагоразумный человек? Так я вас понял? — нахмурился Вейс.

— Нет, вы не так меня поняли. При советской власти он хотел стать крупным коммерсантом. Это невозможно. Это может сделать только глупый человек, рискуя своей работой, своим делом, своим будущим.

— А-а… это другое дело! Как он, однако, относился к советской власти?

— Я не ошибусь, если скажу, что очень враждебно. Но что он мог сделать? Сидел на советском складе и собирал утиль, всякую рвань. Сидел и ворчал.

— Активно не выступал против власти?

— Нет. Только в беседах со мной клял и хулил советскую власть.

— Та-а-ак! — промычал Вейс. — Плохо вы знаете людей… Никудышный вы немец!

— Вам виднее, господин начальник… — совершенно растерявшись, произнес Шмульке, ожидая новых грозных расспросов. Но комендант неожиданно перешел на совсем другую тему:

— А что вы скажете, если я вас назначу, герр Шмульке, временным шефом депо. Как вы посмотрите на это?

— Как я смотрю? — растерянно спросил Шмульке. — Я просто не в состоянии руководить таким сложным делом. Меня даже не будут слушаться рабочие.

— А русского инженера слушали?

— Это голова, господин комендант, большая голова!

— Он недавно арестован. Инженер сигналил русским во время налета.

— Простите, этого я не знал, господин комендант… — в замешательстве пробормотал Шмульке.

— А как вы думаете, мог он подавать сигналы?

— Боже мой, откуда я могу знать, мог он или не мог. Я не живу с ним вместе, не знаю, что он делает, когда бывает дома… Но позвольте спросить у вас, когда он подавал сигналы?

— Во время налета, уважаемый Шмульке.

— Вот хитрая голова, ну и голова, скажу я вам! Так ловко придумать: сидеть вместе с нами и сигналить.

— Я что-то не понимаю вас, Шмульке, где это он сидел вместе с вами?

— Ну как же! В бомбоубежище. Сидел до самого утра, да еще в самом начале налета спас господина генерала.

— Вы сегодня случайно не хватили добрый стакан шнапса?

— Что вы, господин комендант? Я никогда не пью водки. Я изредка, по праздникам, разрешаю себе бутылку пива. У меня жена, у меня, извините, господин начальник, дети… Боже мой… если бы я был пьяницей…

— И вы могли бы под присягой сказать, что в ночь налета сидели вместе с инженером в бомбоубежище?

— Конечно, могу. Но зачем присягать, если это видели многие рабочие. Наконец, можно просто спросить генерала. Я его даже видел сегодня. Господин генерал-доктор…

— Доктор?

— Да…

— Гм… Чудесно, чу-у-десно, скажу я вам, уважаемый Шмульке! Можете итти.

Шмульке не знал, как лучше повернуться, чтобы не показать спину высокому начальству, и бочком, бочком, беззвучно пятился к двери.

Вейс с злорадной улыбкой потирал руки: еще раз засыпался этот молокосос и выскочка Кох! За какое дело этот осел ни возьмется, всегда натворит столько глупостей, что потом месяцами приходится все вновь налаживать и поправлять.