Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— А что тут особенно понимать? Существует, можно сказать, отряд вот уж несколько месяцев. Воюет, что-то делает, а штабу об этом ничего не известно. Нам, работникам штаба, просто стыдно за такую нашу халатную работу. Не правду ли я говорю, комиссар? Вы ведь, кажется, комиссар?

— Батальонный комиссар! — щелкнул каблуками Сыч, чувствуя предательскую слабость в ногах.

— Так вот, проведем собрание вашего отряда, ближе познакомимся с людьми, поставим перед ними боевое задание.

— Сейчас прикажете собрать? Я побегу распоряжусь! — поднялся встревоженный Сыч.

— А зачем вам беспокоиться? Вот боец… — Бохан кивнул в сторону Сомика.

— Сомик! — откозырял разбитной ординарец.

— Вот боец Сомик позовет весь ваш народ. Хата у вас просторная, тут и соберемся. Зовите всех, товарищ Сомик, за исключением разве пьяных.

Байсак побагровел, сосредоточенно стал тереть переносицу.

— Зачем такие пренебрежительные намеки? — процедил он сквозь зубы.

— А при чем тут намеки? Вы, уважаемый майор, так называемый командир отряда, сами пьяны. Вы поглядите на себя, полюбуйтесь, на кого вы похожи? — резко проговорил второй представитель штаба, одетый в аккуратный полушубок, по пустому рукаву которого можно было догадаться, что у него нет одной руки.

— Извините, но я не могу принимать подобные замечания от любого штатского человека, да еще вдобавок незнакомого! — нахохлился Байсак.

— А тут вы ошибаетесь. Мы с вами уже встречались и даже познакомились.

— Не помню что-то… — пробормотал Байсак.

— Что ж, можно напомнить. Вы еще набивались тогда со своим самогоном, угощали. Помните встречу в Вязовке? Там еще со мной была спутница. Вот и комиссар ваш припомнит, как он у нас документы проверял.

Помутневший взгляд Байсака на миг просветлел.

— Ну, помню… Что же я, в конце концов, плохого сделал вам тогда?

— А при чем тут плохое? Встретились люди и разошлись. — Но у вас тогда важнецкая борода была, трудно вас узнать теперь, — усмехнулся Байсак. Усмешка была вынужденной, кислой.

— Бороды существуют для того, чтобы их брить, не правда ли, товарищ батальонный комиссар?

— Да-да… — с готовностью согласился Сыч.

— Это раз… Существуют они и для того, чтобы некоторым трудно было вспомнить, узнать, что это за человек стоит перед ним. Так вот и с Байсаком. Не хочет он вспомнить обо мне, о наших других встречах.

— Откровенно говоря, не помню.

— Вот видите! А может, вы, уважаемый майор Байсак, вспомните, ну, хотя бы военный трибунал округа?

Байсак часто-часто заморгал глазами и тяжело дышал, с трудом держась на ногах. Он вглядывался в лицо человека, и лицо его постепенно бледнело. Рассеялись, исчезли остатки пьяного угара. Испарина выступила на лице Байсака, и он, наконец, заговорил тихо, приглушенным голосом:

— Простите, товарищ бригадный комиссар, мои последние проступки. Я все же советский человек, товарищ Андреев…

— Я иначе говорил бы с вами, если бы вы не были советским человеком. Садитесь, бывший майор Байсак!

Сыч, с болезненным любопытством наблюдавший всю эту сцену, несколько раз порывался встать. Его неудержимо влекло к дверям, но там стояли три автоматчика, да и в ногах Сыч ощущал такую слабость, что их трудно было оторвать от пола, словно к ним были привязаны стопудовые гири. А в хате уже собирались бойцы. Одни входили молча, понуро здоровались и забивались в углы. Другие молодцевато козыряли, бросали беглые взгляды на начальство, рассаживались где придется.

Собрание прошло быстро, бурно. Вел его Бохан.

— Мы вот пришли спросить вас, как воюете, как дальше воевать будем, как жить будем?

— А вы кто такие, спросить бы у вас? — бросил кто-то из угла.

— Да-да, а кто вы такие? — невольно вырвалось и у Сыча, и его совиные глаза забегали по лицам людей, словно ища в них согласия, поддержки.

— Вот видите, довоевались вы до того, что и комиссар ваш не знает, кто мы такие. А должен был бы знать. И знает, мы ему только что говорили, да, видно, память с похмелья отшибло.

— Какая там у него память? Об одном только помнит — спасать свою шкуру в бою. Ноги боится простудить на морозе… — послышался чей-то насмешливый голос.

— С бабами воевать по деревням ловок, где куры несутся! — добавил кто-то со стороны.

— Он, товарищ представитель, так ненавидит фашистов, что и встречаться с ними не любит, — они, говорит, портят ему настроение! — выпалил одним духом Сомик.

— Я не позволю… Молчать! Я не позволю, чтобы оскорбляли меня, комиссара. Я протестую! Я буду жаловаться обкому партии! — Сыч тряс кулаком перед своим носом, его совиное лицо было перекошено от лютой ненависти.

Байсак, понуро сидевший, впившись глазами в половицу, невольно усмехнулся, пробормотал:

— Вишь ты, и партию вспомнил. Допекло!

— Однако вы, товарищи бойцы, еще не ответили на наш вопрос, — словно не слыша реплик, сказал Бохан. — Спрашивают вас представители подпольного обкома партии, работники штаба партизанского соединения.

В хате все притихли, задумались.

— Плохо воюем… — послышался чей-то робкий голос.

— Почему плохо?

— Да вы сами видите, товарищ представитель: командир пьян, комиссар… Да что и говорить, подсунули нам комиссара. Раньше и фашистов чаще били, а с тех пор, как стал этот товарищ комиссаром, нас чаще бьют. И перед всеми людьми срам: байсаки, говорят, чистые босяки. Не любят нас люди, прячутся, когда мы приходим.

— Ну-ну-ну… — сурово нахмурился Байсак.

— Что, неправда, товарищ командир? Вы не видите и не слышите того, что нам приходится выслушивать. Хоть убегай в другой отряд.

— А почему не переходили?

— Да комиссар пугает, что обком объявил нас бандитами, и если сунемся в другой район, то нас постреляют.

— Правда это? — спросил Бохан Сыча.

Тот сидел молча, стиснув зубы. Выступило еще несколько бойцов из отряда Байсака.

— Что ж, собрание пора заканчивать. Объявляю вам приказ штаба соединения: отряд ваш мы ликвидируем, распускаем. Кто хочет по-настоящему воевать с фашистами, тех примем в другие отряды.

Послышались вздохи, перешептывание, реплики:

— Правильно… Чего там?… Надо как-то по-человечески поступать…

— А как с командиром, товарищ представитель? — испуганно спросил один боец.

— С Байсаком? Судить будем как командира, который в трудное для Родины время начал забывать о своем долге и даже частично утратил облик советского человека. Кто такой Байсак? Он был майором Красной Армии, неплохим командиром. Однако запил, провинился. Его перевели на другую, менее ответственную работу. Думали, поправится человек. Не оправдал надежд. И больше того, его, пьяницу, использовали в своих целях разные проходимцы и прожженные враги народа. Байсака судил военный трибунал, который лишил его звания майора и перевел в рядовые штрафного батальона. В начале войны ему предоставили возможность в боях за Родину оправдать себя как советского человека и воина, вернуть потерянное доверие. И надо признать, что Байсак мужественно сражался с фашистами, не щадя своей жизни. Он был ранен, его подобрали на поле боя наши колхозники.