Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Так началась новая карьера Клопикова.

Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, был он проворным и подвижным, как ящерица, изобретательным в смысле всяких планов и проектов «по части искоренения врагов немецкой нации и новой Европы». Он ступал неслышно, как кошка, говорил с начальством умильно-вкрадчивым голосом, и в его узеньких глазках хорька было столько задушевной приязни и симпатии, что Вейс отзывался о нем с восхищением:

— Этот старик стоит многих молодых. Он, мой милый Кох, стоит всего вашего взвода жандармов. Это чудесный, необыкновенный работник. Это моя находка!

И когда Вейс бывал в особенно веселом настроении, он приглашал Клопикова в свой кабинет и угощал его рюмкой-другой немецкого коньяку.

— Из собственных рук имели милость поднести мне рюмку-с… Пейте, говорит, и я с вами выпью за ваше здоровье. Это значит, за мое, Клопикова, здоровье. Это понимать надо, чувствовать надо, вот что-с! Потому, что я все могу и за это в большие начальники поставлен… Значит, доверие-с! И если который тут дурак будет делать мне не по праву, — не потерплю-с! Не спущу-с! Шкуру с живого сдеру! Очень даже просто-с… — с важностью говорил он своим полицаям, нацеливая их на то или иное дело или просто приучая к порядку, к службе.

Больница стояла километрах в двух от городка на опушке соснового перелеска, за которым начинался густой бор. Несколько деревянных домов, два летних барака, кирпичное здание, в котором размещались разные хозяйственные службы — кухня, склады, кладовки, — все это входило в больничную усадьбу, огороженную от поля аккуратным дощатым забором. Со стороны леса никакой ограды не было, и молодой сосняк до войны заменил большой сад, где прогуливались выздоравливающие. А которые были здоровее, те и в бор уходили, тянувшийся отсюда на десятки километров на юго-восток.

Местность вокруг была красивой, живописной. На запад, до самой реки, тянулись бескрайние луга с густым кустарником на вымоинах, по берегам мелких речушек, в старом русле реки, которое местное население называло старицей. На севере виден был городок, огромный железнодорожный мост через реку.

Правда, он теперь был разрушен, там шла круглосуточная работа. Гитлеровцы торопились как можно скорее восстановить мост, так как они вынуждены были переправлять все грузы по наведенному временному мосту, через который проходило шоссе, и снова грузить их на платформы, в вагоны, чтобы отправить дальше, на восток. Это задерживало движение, срывало планы. А главное, накапливалось столько эшелонов на правом берегу, что их негде было разместить — все ближайшие полустанки забиты составами до последнего тупика. Все активнее становилась советская авиация. Несколько налетов нагнали такого страха на фашистов, что они не осмеливались днем подтягивать близко эшелоны, второпях разгружали их по ночам и гнали порожняк обратно. Грузы маскировали. Когда появлялись советские самолеты, все больные, находившиеся в больнице, даже самые тяжелые, тянулись к окнам, чтобы поглядеть на очередной спектакль, как они говорили. Даже старенький доктор, который, казалось, вечно куда-то спешил, выходил в такие минуты на больничное крыльцо и подолгу глядел, как тянулись к ночному небу разноцветные бусы зенитных снарядов, рассыпались зелеными или красными веерами трассирующие пули. Он смотрел на этот суетливый фейерверк и, вглядываясь в черное неподвижное небо, напряженно ловил каждый звук. Заслышав нарастающее басовитое гудение, такое знакомое, он озабоченно проходил под окнами.

— Эй, кто там курит, кто там спичкой чиркает? Пристрелю! Своей рукой пристрелю! — громко выкрикивал он.

В окнах тихо посмеивались над страшными угрозами доктора, который за всю свою жизнь не держал в руках другого оружия, кроме своего вытертого до белизны стетоскопа да разных хирургических инструментов, при помощи которых он сам делал несложные операции.

— Это, Артем Исакович, глухой наш закурил, он ничего не слышит… — говорил кто-нибудь, чтобы таким образом оправдать палату перед доктором, которого все уважали.

В больнице лежали разные люди. Много было раненных на окопных работах, от бомбежек… И люди лукаво улыбались, рассказывая доктору о своих ранах от этих бомбежек.

— Это меня не касается… — рассеянно отвечал доктор и шел к другому больному.

Были в палатах и раненые за последние дни полицейские, привезенные сюда из города, из соседних волостных управ и гарнизонов. Некоторые стыдились смотреть доктору в глаза. Другие пробовали покрикивать на него, предъявлять чрезмерные претензии на лучшее белье, на лучшую пишу, даже угрожали ему полицией, комендантом, если он не поставит их в лучшие условия, чем всех этих мужиков, что гниют тут заживо и никак не сдохнут.

— Мы от партизан пострадали, мы имеем заслуги, мы требуем! Мы не кто-нибудь, мы — служба порядка.

Выведенный из терпения Артем Исакович сам вскипал не на шутку и, стуча кулаком по тумбочке, кричал на всю больницу:

— Вы, молодой человек, запомните раз навсегда, что тут вам не полиция, не комендатура. Тут больница, молодой человек, и я начальник над ней. Будете шуметь — возьму за шиворот и выкину! Будете мешать мне лечить больных — отправлю в комендатуру. К самому Вейсу отправлю, он вас научит уму-разуму, раз вы служба порядка!

Последний аргумент сразу оказывал действие на усердных блюстителей «порядка». Вейс был для них непререкаемым авторитетом.

А другие больные, слушая страшные угрозы Артема Исаковича, из которых якобы следовало, что он просто за панибрата со всякими там грозными Вейсами, украдкой посмеивались в усы. И в мыслях у них было: крой их, крой, Артем Исакович, пугай стервецов их же пугалом…

Артем Исакович порядком струхнул, когда в больницу явился однажды целый вооруженный отряд. Сюда нагрянули немецкие солдаты во главе с молодым офицером — Гансом Кохом. Были тут и полицаи, и уж совсем поразило доктора и привело его в замешательство то, что начальником этих полицаев оказался Клопиков, в былое время незаметный старик. Клопиков прежде частенько наведывался в больницу со своими ревматизмами, бессонницей и прочими нудными старческими болезнями и такими же нудными рассказами о них да еще более нудными и слезливыми просьбами «поддержать его бренное тело от этих разных напастей, которые суждены роду человеческому, и ему, Клопикову, как тому великомученику Иову».

Теперь этот великомученик Иов фамильярно похлопал доктора по плечу и, пристально вглядываясь в его растерянное лицо, поздравил его:

— Ну вот! Снова я у вас! Поздравляю, поздравляю в таком случае!

Артему Исаковичу казалось сначала, что Клопиков будто хочет сказать этим, что он, доктор, просто должен чувствовать себя осчастливленным визитом столь важной особы, как этот самый Клопиков. Но как это все некстати! Он даже спросил: