Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Кто из вас, товарищи, Иванов?

Тот, кого назвали Ивановым, хлопал белесыми ресницами и, повидимому, не понимал, о чем его спрашивают, ибо беспомощно оглядывался на своих товарищей. Лейтенант делал ему какие-то знаки, но тот никак не мог сообразить, что от него требуется.

— Скажите, пожалуйста, товарищ Иванов, как ваше имя, отчество? — снова обратился к нему дядька Мирон, сделав ударение на фамилии.

Тот, будто поняв, наконец, ткнул себя пальцем в грудь, подтвердив, что это именно он, но почему-то продолжал молчать, не отвечая на вопрос.

— Я должен вас предупредить, что этот боец у меня контужен. Он не может говорить, — с натугой произнес лейтенант, и все заметили, как сузились, блеснув острыми огоньками, его глаза, а на побледневшем лице судорожно сжались челюсти.

Дядька Мирон, просматривая документы, спросил еще у нескольких об их именах и фамилиях. Некоторые из военных ответили на его вопросы, но человек шесть, очевидно, были такими же контуженными, как Иванов, — они явно не понимали, чего от них хотят.

— Так говорите, что вы с Ленской пограничной заставы. Но до границы от нас очень далеко, как же вы попали в наши места? — спросил дядька Мирон, пристально разглядывая новенькое, с иголочки, обмундирование, даже не запыленное еще, новые добротные сапоги, которые, по всему видно было, еще не знали дальней дороги.

— Я не желаю отвечать на ваши неуместные вопросы! Вы должны знать, что Минск уже у немцев, а оттуда не так далеко и до вас… А, во-вторых, какое вы имеете право задерживать нас, чорт бы… да, задерживать, учинять нам допрос? Я о вашем поведении доложу командованию. Вы срываете, господа… гм… товарищи… большую операцию…

— Руки вверх! — крикнул тут дядька Мирон. Лейтенант заскреб было пальцами по кобуре, но, увидев перед носом дуло нагана, торопливо поднял руки. Эту команду тотчас же поняли и «контуженные» и механически последовали примеру лейтенанта.

— Оружие отобрать, обыскать!

— Я не позволю! Я отдам под суд! Я… Я… — кричал лейтенант, и его коленки тряслись мелко-мелко.

— Ладно, ладно… Зачем же вам волноваться! Вот доставим вас в воинскую часть, выясним ваши личности и, если все окажется в порядке, то попросим у вас прощения за все это беспокойство. А теперь выходи все по одному, пойдем в район… Да глядите, чтоб без фокусов…

Во дворе собралось много народу. Слух о неизвестных уже распространился повсюду, и люди прибежали поглядеть на них. Вскоре целая процессия двинулась из усадьбы лесника, направляясь через лес в село. Не имевшие отношения к истребительному отряду поотстали, обсуждая на все лады это событие. Военные шли молча, мрачные. Впереди шагал Мирон с наганом, по обе стороны тропинки следовали вооруженные колхозники, колонну замыкал Остап. Около него суетился Пилипчик, который никак не мог дождаться конца этого происшествия, чтобы разузнать все — до ниточки — обо всех этих таинственных людях.

Когда продирались напрямик по еле заметной тропинке среди густых зарослей сосняка, лейтенант крикнул какое-то слово, которого никто из окружающих не понял, и военные вмиг бросились врассыпную, как горох, кто куда — в лесную чащобу.

— Огонь! — сорвавшимся голосом крикнул Мирон.

Один за другим прогремели выстрелы. Дядька Мирон бежал впереди, стреляя из нагана. Пилипчик видел, как Остап нацелился из дробовика, и гулкий выстрел потряс ветви, с которых посыпалась хвоя. Военный, бежавший среди молодых сосенок, схватился рукой за бедро и, зацепившись ногой за пень, ткнулся коленями в кочку, потом упал, вытянулся и завопил диким голосом, подняв руки.

— Остап! Стереги с хлопцем раненых! — крикнул Мирон, забегая наперерез другому военному.

— Лови, лови их, хлопцы, ни одного не выпускай! — послышался голос Мирона. Пилипчик стремглав бросился вслед за Мироном, изумленный и весь захваченный необычайными событиями. Он видел убитых, видел, как повалился подстреленный из дробовика Остапом, и не жалел их. Он ведь знал, что эти люди — шпионы, так и сказал ему Остап, когда велел бежать в село. Он еще ясно не представлял себе, чем опасны эти люди, но острая неприязнь к ним горячо волновала его. Ему было жалко и тихого леса, и солнечной усадьбы, и уютного ручейка, — на все это, видно, замахнулись эти чужаки. «Так вам и надо, гадины!» — сердито думал он и азартно подгонял Цюлика:

— Ищи, ищи их, подлюг!

Но Цюлик не совсем отчетливо понимал свою задачу и, унюхав что-то ему одному известное, залаял тонким лаем, бегая вокруг огромной ели. Пилипчик взглянул вверх и заметил белку на ветке. Та зорко смотрела вниз и проворно поворачивалась с боку на бок, распустив яркорыжий хвост.

Пилипчик корил собаку:

— Дурень ты, Цюлик. И ничего тебе не понять. Пошли!

Тем временем отгремели последние выстрелы. Издалека доносились приглушенные голоса Они удалялись.

Пилипчик прошелся еще по лесу. Ему было бы немного страшновато одному, если бы не Цюлик, смело и весело бежавший впереди. Вот он остановился. Вытянул свою острую мордочку, обе жал вокруг большого вывороченного пня, оставшегося здесь еще с прошлогоднего бурелома. Потом бросился под корневища. Пилипчик заметил что-то белое. Видя, что Цюлик не проявляет никаких признаков страха, Пилипчик подошел ближе. Раскидал сучья, целые охапки зеленого папоротника, видно, положенного здесь умышленно. Тут он увидел помятые свертки белой материи, несколько небольших чемоданчиков. Попытался поднять один, но он был тяжеловат. Взволнованный нечаянной находкой, Пилипчик торопливо бросился обратно, чтобы рассказать о ней своим. Там уже собралось много народу. Раненые военные — их оказалось трое — лежали рядом под елью, но уже были перевязаны. Неподалеку лежало четверо убитых.

Откуда-то прибежали бабы, должно быть, с торфяного болота. Увидя трупы, заголосили:

— И не жалко вам, мужчины, своих людей убивать!

— Тихо вы, балаболки! — огрызнулись мужчины. Тут были и люди из района.

Мирон выговаривал Остапу:

— Сколько раз тебе сказывал, чтобы ты, наконец, бросил эту кочергу и взялся за берданку! Так нет же, его не уговоришь, тащит с собой такую ношу… На него пороху не напасешься!

— Ты это не говори, браток! Ружье тут не при чем. Ружье в полном аккурате. Как саданул из него, так, видишь, один сразу и завалился, да и другому попало дроби, куда следует, никуда не делся… А ты говоришь! Если же трое из них удрали, так я уж и виноват… Нет, браток, ты уж не придирайся и на меня зря не сердись. Вон у тебя и помоложе были, даже с винтовками некоторые, ты с них и спрашивай!

— Что они, ты же у нас отменный стрелок! И на тебе — трех гадов упустили.

— А, браток, отстань ты от меня, сделай милость… Разве мог я так скоро ружье привести в исправность, перезарядить?