Григорий Покровский - Ася

Офицеры были приняты начальником штаба полка и распределены по подразделениям. Разместившись в коридоре на чемоданах, они ожидали приема командира полка.

Рабочий день давно закончился, но никто из штабных не уходил домой. Без конца открывались двери кабинетов, из-за двери высовывалась голова, глядела на дверь начальника штаба полка и снова пряталась. В кабинете начальника штаба был гость — председатель колхоза — и их беседа что-то затянулась. Штабные все были приучены, что рабочий день заканчивается только тогда, когда уходит начальник. Все томительно сидели в кабинетах и через щелку приоткрытых дверей смотрели на заветную дверь. Наконец ключ в двери повернулся, дверь открылась, и из кабинета вывалились два изрядно повеселевших человека. Председатель колхоза был маленького роста, похож на «колобка». Он буквально катился за Щегловым. Тот остановился возле дежурного по полку и начал давать ему указания на непонятном языке. Из всего сказанного дежурный только и понял «смотрите мне!».

— Так точно, — бодро ответил дежурный. Затем, придержав сломанную дверь, чтобы она не угодила шефу в лоб, проводил его на улицу.

Как только голоса начальника штаба и председателя колхоза удалились, захлопали двери кабинета и штаб опустел. Новички остались в коридоре одни. Уже было заполночь, когда вошел дежурный и удивленно спросил:

— А вы кого ждете?

— Командира, — ответил Бурцев за всех.

— Так его сегодня не будет. Он еще утром уехал к директору ДОКа решать какие-то дела. Ну, а там, сам понимаешь, баня, сюда туда. В общем, к утру будет. Телефонистка подслушала разговор с женой. Сказал жене, что на полигоне на стрельбе, а это, значит, на всю ночь.

— А где нам разместиться? — спросил Бурцев.

— В пятиэтажке, на первом этаже все квартиры общежития холостяков. Там найдете свободные кровати на одну ночь, а завтра разберетесь.

Уже через десять минут Бурцев сидел в одной из комнат. Ему повезло: кровать, на которой он сидел, принадлежала одному из старших лейтенантов, который недавно женился. Сейчас он свой медовый месяц проводил в общежитии ДОКа, где живет его молодая жена. Она договорилась со своей подругой, и та перешла временно в другую комнату. И теперь молодым были предоставлены целые апартаменты из двух кроватей и одной тумбочки.

Соседа по комнате звали Гена. Он предложил Бурцеву занять это место постоянно. После чего включил электрочайник, достал из тумбочки начатую банку трески в масле, почистил луковицу, отрезал хлеба и предложил Бурцеву поужинать. Проголодавшись за день, он и не заметил, как проглотил незатейливый ужин. Собравшись спать, отодвинул одеяло и увидел, что простыни, вместо белых были серого цвета и издавали дурной запах.

— Простыней свежих нет, —6--сказал Гена. — Все белье меняют в ротах у старшины. Старшина на солдат получает, ну и мы пристроились.

Бурцев решил ложиться в спортивном костюме, не расправляя постели. Достал из чемодана чистую майку и одел вместо наволочки.

Когда выключили свет, Гена сказал: — Ты знаешь, место, на котором ты спишь, счастливое. На нем больше полгода никто не задерживается. При мне три человека на нем побывало. Первый уехал в Академию, два других один за другим женились с разницей в два месяца. Я, было, хотел сам его занять, может и мне повезет: надоела эта собачья жизнь — будка да кусок хлеба в желудке.

Он затих и вскоре захрапел. На новом месте Бурцев долго не мог уснуть. Вся жизнь мысленно пробегала в его голове. Ему уже за двадцать пять, а что он видел в этой жизни… Тяжелое детство. Помнит, еще подростком был, как умер отец. Пахал на тракторе день и ночь. А однажды вечером пришел с работы, лег, а утром не проснулся. Сердце отказало. Соседи говорили, видать не грешил, легкой смертью умер. Только ему да младшему братишке не легко было. Мать одна работала в колхозе, а летом и ему приходилось зарабатывать, чтобы хоть как-то поправить полуголодную жизнь. В школе учился хорошо. Мечтал окончить институт, но не пошел по двум причинам. Первая, боялся конкурса с городскими, так как в сельской школе учили по сокращенной программе. Всю осень школьники работали на колхозном поле (убирали кукурузу, которой были засеяны почти все колхозные поля), а потом упущенное догоняли бегом в ущерб учебе. А вторая, наверное, самая главная причина — знал, что мать студента и школьника не вытянет. Подумал он и твердо решил поступать в военное училище. То, что в душе он не офицер, Бурцев это понимал. И особенно возненавидел он эту службу, когда увидел равнодушие и несправедливость, царившую в армии. Еще в училище он видел, как сынки высоких военных чинов начали кутить, проигрывались в карты, учились как-нибудь из семестра в семестр, их тянули за уши; и как после окончания училища они получали распределения в лучшие места. Уже на первом году службы лейтенантом Василий увидел всю суть армейской жизни. На вышестоящую должность назначались люди только с одним качеством: выдвиженец должен быть чьим-то сыном, зятем, братом, племянником высшего чиновника. Так как ходатайство вверх шло по телефонному звонку, то этих выдвиженцев в армии называли «позвоночными», а их покровителей «мохнатой лапой».

В армии царил беспредел. Солдаты избивали в казармах друг друга. Старослужащие глумились над молодыми. Их поднимали по ночам, били, подвешивали ремнями к трубам отопления. В виде экзекуции отпускали пряжками по голому заду до ста пряжек за один сеанс, заставляли мыть ступеньки снизу вверх. Молодым не давали, есть хлеба, мяса, масла. Они выполняли всю черную работу за старослужащих, подшивали им воротники, чистили обувь так называемым «дедам». Деды забирали у молодых деньги, скудное солдатское жалование и то, что присылали родители почтовыми переводами. К этому были и причастны прапорщики — старшины рот. Они не выдавали порой совсем получки солдату под видом закупки им крема для обуви, зубной пасты, мыла, а деньги оказывались в их карманах (хотя всё это должно было выдаваться со складов, но, как правило, до солдат не доходило).

Особо непокорным ломали челюсти, отбивали почки, селезенку, разбивали мошонку. И всю эту банду нельзя было отдать под суд, потому что, создавалась видимость благополучия на всех уровнях, и безобразия эти прикрывались. Существовала директива Главного политического управления. В этой бумаге, составленной военными чиновниками, критерием оценки той или иной части была не боевая готовность, выучка и мастерство, а количество нарушений воинской дисциплины в полку, батальоне. Их называли палками. За палку считалась гибель или судимость человека, самовольный уход. Так, один человек мог принести сразу несколько палок. Скажем, избивали молодого солдата, и он, не выдержав, самовольно уходил из части — это одна палка. С целью переночевать забирался кому-нибудь в дачный домик, съедал там банку огурцов, брал гражданскую одежду, переодевался. Это воровство, считаем, другая палка. А если он от безысходности повесился — третья.