Дмитрий Холендро - Избранные произведения в двух томах. Том 1 [Повести и рассказы]

Костя вглядывался в нее внимательно, потому что знал: в этом доме жила сестра писателя. Жива ли она еще? «Нет, это не она», — подумал он и сказал женщине:

— Здравствуйте.

Она тотчас же заплакала и, не оборачиваясь, крикнула сквозь слезы:

— Маша! Маша! Это свои. Свои пришли! Ты слышишь?

— Я не могу подняться, у меня нет сил, — донесся до них голос, полный отчаяния и мольбы. — Где они, Лена? Зови их!

Женщина, вытирая глаза бахромой своего кашне, посторонилась и позвала Костю рукой. Он взбежал наверх и оказался в маленькой тесной комнате с письменным столом и шкафами. В глубоком кресле перед ним сидела сестра писателя, старенькая, с добрым, беспомощным, морщинистым лицом. Глаза ее заплыли слезами. Желтые руки дрожали, утопая в мягких, продавленных подлокотниках старого кресла.

— Это от счастья, — сказала она, — не могу встать.

Она улыбалась Косте.

В выбитое окно смотрели снежные сияющие вершины гор.

— Сиди, Маша, — первая женщина наклонилась над ней и поправила распахнувшуюся вязаную кофту.

— Надо чем-то закрыть окно, — сказал Костя. В комнате было очень холодно.

— Не важно, — ответила сестра писателя, махнув рукой. — Господи, свои, свои! Ты видишь, Лена? Неужели это так? Это правда?

— Отчего у вас выбиты все стекла и раны на стенах? — спросил Костя.

— Лена! — говорила между тем сестра писателя. — Наконец-то мы дожили с тобой!.. Это моя подруга, — сказала она, глядя на Костю и не обращая внимания на то, как слезы стекают по изгибам крупных морщин. — Ее зовут Елена Филипповна…

— Отчего дом без стекол, Елена Филипповна? — спросил Костя. — Снаряды? Бомбы?

— Бомбы, — ответила Елена Филипповна, кивнув головой. — Три бомбы. Вчера вечером. Прилетел самолет, покружился и кинул сюда три бомбы. Нарочно или случайно, мы не знаем. Как вы думаете?

— Я тоже не знаю, — сказал Костя, но еще раз подумал: «Сволочи! Неужели специально послали сюда самолет?» К счастью, бомбы упали не очень близко от дома, никого не убили, и только одна разорвалась сразу за садом. Взрывной волной вышибло все стекла из окон, а осколки градом окатили старые стены.

— Вы давно не ели? — спросил Костя.

— Мы пьем кофе, — ответила Елена Филипповна.

— Хотите кофе? — Сестра писателя снова попробовала приподняться из кресла. — Вот беда-то… Конечно, сахара у нас нет и в помине, но кофе хороший… Вы давно ведь не пили домашнего кофе?

— Да, спасибо, — сказал Костя. — Давно.

— Леночка! Помоги мне встать…

Но Елена Филипповна сама уже ушла куда-то, осторожно спустившись по скрипучей лестнице, и оттуда крикнула, что сейчас вернется.

— Я бы, наверно, умерла без нее, — сказала старушка в кресле. — И не увидела бы вас… подумайте… Вы такой молодой и уже офицер… Сколько вам лет?

— Двадцать.

— Вы еще не женаты?

— Нет, — сказал Костя.

— Ну да, совсем мальчик.

— Почему же, — возразил он. — Вот со мной ехал друг… Женя. Он еще побывает у вас, а сейчас поехал вперед, за танками. У него, знаете, родилась дочь. Месяц назад. Он женился на девушке из полка связи, связистке, она теперь уехала в Краснодар, и там родилась дочка. Собеседница слушала его и кивала.

— Это, должно быть, очень несуразно, трудно, — сказала она, — жениться на фронте, отправлять жену куда-то, но зато по-русски. Немец на это не решился бы, подумав заранее…

— А у вас в доме стояли немцы?

— Да, — горько ответила она. — Стоял один майор. Он был ужасный хам и пьяница и портил вещи. Но зато он не пускал сюда других. И когда солдаты ходили грабить дома, мы прикрывались этим майором. Они знали его и боялись. Так что нам, видите, даже повезло, если не считать, что он испортил несколько дорогих реликвий и заставлял нас с Леной ходить за собой. Ну это ничего… Все прошло, как кошмар.

Она вдруг снова заплакала.

— Вы знаете, что мы делали в минуты полного отчаяния?

— Что?

— Мы читали газеты.

— Какие?

— Наши. Вот, мы сберегли две газеты.

Она протянула руку к нижнему ящику стола и оттуда, из-под вороха бумаг, вынула два номера «Известий».

— Мы прятали их каждый день в новое место, боялись, майор наткнется на них. Тогда нам пришлось бы худо…

Потом пили черный кофе из маленьких чашечек. А снежные вершины все сияли величаво в пустой раме окна, и лапа кедра заглядывала прямо в комнату.

— Я займусь вашим домом и едой, — сказал Костя, поблагодарив за кофе и поставив чашечку на край стола так, чтобы его грязные (проклятый бензовоз!) руки не очень кидались в глаза хозяйкам.

— Нет, не исчезайте!

— Нам ничего не надо!

Он уже сбежал по лестнице, как школьник, не зная покуда, к кому кидаться за помощью.

Три его спутницы, три девочки, смирно сидели на каменной стенке, по которой, свиваясь в кольца, тянулась под тополями железная ограда.

— А вы еще здесь?

Девочки дружно вскочили.

— Ну, тогда пошли вместе искать городскую власть.

— Пойдем туда, где было гестапо, — сказала старшая с черными печальными глазами, большими и продолговатыми, как морские раковинки.

Теперь город был куда веселее и многолюдней. Час тому назад по набережной прошли партизаны, ночью спустившиеся с гор. Это был их первый и последний парад. Измученные тяжкой жизнью, рискованными боями, люди еще держали автоматы и пулеметы, но уже смотрели на развалины и знали, для чего немедленно потребуются их руки.

В здании, откуда спешно бежало гестапо, вытряхивали ящики столов. Из окон летели обрывки полусожженной бумаги. Ветер закидывал их в бурную речку, и ненужные клочки, смешиваясь с весенней пеной, уносились в море.

На одном из этажей дома Костя увидел дверь с надписью: «Комендант». Надпись была сделана на ровном куске картона словно бы пальцем, обмакнутым в чернила.

Костя приоткрыл дверь и сейчас же с кем-то столкнулся на пороге, а кто-то вошел вслед за ним. Тут ужасно курили. Сбоку, сидя на диване перед низким столом, немолодая женщина, изредка потирая глаза от дыма, стучала на машинке. Возле окна, вероятно, стоял еще один стол. Но его не было видно из-за сомкнувшихся спин: кожаные куртки, шинели, черные пальто. Люди козыряли и отходили от стола. Но их место тотчас занимали другие; все время раздавались голоса: «Товарищ Зубков, товарищ Зубков…»

Костя протолкнулся наконец к столу.

За столом сидел сухонький человек с узкими глазами, глубоко и прочно спрятанными под надбровными шишками. Курносый нос его вздергивался обиженно и заносчиво. Чисто выбритые щеки синели, кое-где прочеркнутые порезами торопливой или тупой бритвы.

— Ну, — сказал он кому-то, — все ясно, идите, — и поднялся.

На нем была толстая суконная гимнастерка, туго перетянутая пулеметными лентами. Две гранаты-лимонки висели на косом поясном ремне, оттянутом в одну сторону большим трофейным парабеллумом с массивной рукоятью, выглядывающей из чужой и тесной кобуры.