Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Ваша светлость, — вдруг заговорила одна из ее служанок, — эта рабыня утверждает, что совсем рядом, на плантациях хлопка, есть белая рабыня, и она тоже под эту мелодию исполняет этот танец.

Ана сестру не узнала, так бы мимо и прошла. И только Аза успела крикнуть:

— Моя сестра, Ана! — и тут же лишилась сознания: из последних сил, а дождалась.

По велению Хасима ибн Нумана лучшие врачи и знахари Египта колдовали над почерневшей, костлявой Азой. Она понемногу поправилась, однако, по мнению врачей, еще не настолько окрепла, чтобы осилить многодневное плавание по штормящему по осени Средиземному морю.

Ана несказанно счастлива, поглаживая руку сестры, сутками она сидит рядом с ней, и все время на родном они о чем-то шепчутся, и кажется, все пересказали, все переплакали и пересмеялись, а разговор их не прерывается, ой, как еще много им надо друг дружке от души рассказать, заново пережить, о прошлом всплакнуть, да пора и о будущем подумать. И теперь рвется Ана в Константинополь, хочет она сестре показать свои успехи и достижения, хочет она с земляками радостью поделиться. Нешуточное дело, сплошь из кавказцев императорская гвардия состоит, а командир гвардии — доблестный соратник их отца — славный Астарх.

— Любишь ты Астарха, — неожиданно заключила Аза, на что Ана ничего не ответила, да краской залилась.

И лишь через пару дней, как бы продолжая этот разговор, Ана сказала:

— Как ни вертись, а Бозурко брат — да толку не будет, византийцем стал, корни не наши, — и далее, как старшая в роду, постановляющее. — Мы уже немолоды. Пора замуж — детей рожать. И только за своих, только тогда мы обратно на Кавказ попасть сможем… Кавказ — наша земля, наша родина, там нам и нашим детям жить, как и наши предки жили… У нас климат — рай, а земля тучна — словно маслом полита… А здесь что? Что Египет, и даже Византия — одни камни да пески, и зной да ветер.

И словно в подтверждение этих слов над Сахарой разыгралась буря, да такая, что не только оазис, но даже в их шатер под ярый свист проникал свирепый ветер, принося слой желтой пыли и песчинки со скрежетом на зубах.

— Все, буря угомонится, и мы тронемся, — решила Ана.

А буря не скоро угомонилась, а когда угомонилась, неожиданно доставили сразу три послания из Константинополя.

Что ни говори, а Ана мнит себя важной персоной константинопольского двора, и хоть пытается скрыть, а письмо лично от императора Константина VII несказанно поразило ее. Как просветитель, литератор и, конечно же, ее друг, император пишет пространно, мудрено и лишь меж строк намекает — грядут важные дела, присутствие Аны необходимо.

Письмо Мниха более лаконично, да с душой. Он тоже скучает по Ане, тоже намекает — ее присутствие крайне необходимо в каких-то делах, но в конце, как доктор, подчеркивает: строго выполнять предписания врачей, пока не окрепнет сестра — в путь не трогаться, а в пути подчиняться распоряжениям капитана и не своевольничать.

Астарх неграмотен, письмо написано под его диктовку, немногословно, даже скупо, но как оно дорого, и сколько раз его Ана прочитала, запрятала вместе с другими письмами в своих личных вещах.

Врачи рекомендуют еще месяц подлечиться, капитан настаивает переждать непогоду межсезонья. Да кто такие врачи Египта и местный капитан, когда сам император Византии нуждается в ней!

Команда дана, корабль готов. И хотя капитан проложил курс вдоль аравийских берегов, Ана настаивает на своем:

— Нечего с десяток лишних дней в море болтаться: пойдем прежним курсом, напрямик.

Такой шторм, как на пути в Египет, им не пришлось пережить, зато вдалеке от земли, в открытом море, волны рычали свирепые, упорные, беспрестанно пытались окатить корабль, и усилия гребцов были напрасными.

— Нас сносит течением, мы не можем держать курс, — с тревогой докладывал капитан.

— А Вы кнутом, кнутом подсобите, — властно советовала Ана.

— Кнутом бесполезно, — упирался капитан. — Против такой волны весла бессильны.

— Вы еще слезу пустите, — гневается Ана.

И ей самой все ничего, так за Азу она переживает. Под окрик сестры чуточку поест Аза, а потом долго ее тошнит, и вообще правы оказались врачи — не переносит ослабленный организм морскую качку, тем более, такую.

А море все бурлит, пенится, дыбится; то нависнет клыкастым небом драконьей пасти — и все ежатся, исподлобья вглядываясь, ожидая потоп; то вознесет их до зловещих, беспросветно хмурых туч — и тогда все липнут ко дну корабля, ждут падения в пропасть. И так день и ночь, а день не намного светлее и радостнее ночи, и беспрестанно льет холодный, липкий дождь, и льет не сверху, как положено, а вроде горизонтально, стрелами, так, чтобы попасть прямо в глаза, залить уши.

И если бы был виноват кто другой, даже капитан, забила бы Ана того кнутом аж до издыхания, а так виновата во всем только она; все на нее ропщут, да боятся, а она вынуждена до конца держаться и вопреки всему не сдается, вроде не унывает, расположилась на носу корабля, будто курс выверяет, а на самом деле, как все женщины на судне, тайком порой плачет и клянет себя. Это она первая увидела на недалеком туманном горизонте небольшой корабль, потом второй, и словно опустилась Божья благодать, радостно завизжала:

— Мы спасены! Левее гребите!

А капитан, наоборот, стал еще встревоженнее. Он тоже бросился к носу и, недолго вглядываясь, дал команду:

— Правее, правее, уходим, бежим, — и теперь, действительно, взялся за кнут.

Ана ничего не понимала, она впервые услышала из уст капитана слово «пираты» и поняла, что те устремились за ними, не спасая, а захватывая. Это было ужаснее всего. Буйного моря уже никто не боялся, и все взоры назад и к небесам. Нет, спасительная ночь запоздала. Маленькие маневренные кораблики со свежими гребцами нескоро, но уже в густеющих сумерках нагнали их корабль, с обеих сторон прижали, на абордаж. В ход умело пошли крюки и арканы. Маленькие, юркие, смуглые, как ночь, грабители ловко перескочили на их корабль, начался рукопашный бой. Все вооруженные мужчины были перерезаны, вслед за капитаном и своими ранеными быстро полетели за борт.

Последний оплот, с мечом в руках застыла, прикрывая больную сестру, несгибаемая Ана. Варвары, смеясь, окружили плотным, потихоньку сжимающим кольцом, легонько тыкая ее со всех сторон копьями и мечами. Пока она в отчаянии вертелась, не зная, от кого вначале обороняться, у ног ее скрестились копья, крутанулись, и она еще не упала, а десятки рук, с диким визгом, будто щупальца голодного осьминога, потянулись к ней, и не так, чтобы придушить, а чтобы облапать.

Участь других женщин тоже была незавидной. В кромешной тьме, под проливным дождем им связали руки, кинули в трюм корабля. Вскоре между захватчиками начался бешеный спор.