Канта Ибрагимов - Учитель истории

И в эти дни как-то поутру прибегает к нему весь запыхавшийся председатель сельсовета:

— Малхаз! — кричит он, хоть и рядом. — В наши горы большая делегация на вертолете прилетела. Сам президент-генерал здесь, с ним важные иностранцы, и автоматчиков не счесть. Тебя лично зовут, вон даже охрану прислали.

На живописнейшем цветастом склоне альпийской горы, местами поросшей густым кустарником, отдельно от других, любуясь водопадом и всей живописнейшей панорамой Аргунского ущелья, стояли статный Безингер, с биноклем на груди, с логотипом «US army», и лидер чеченской революции в генеральской форме, на которой соседствовали знаки отличия армии СССР и тут же что-то красочное из геральдики свободной республики.

— Ох! Какая красота, какая прелесть! —услышал, подходя, Малхаз голос Безингера.

— Да-да, действительно прелесть! — поддержал генерал, и, тыкая пальцем в даль. — Здесь удобно будет воевать, отличное место для диспозиций.

— Это верно, здесь никто не пройдет, — в продолжение какой-то темы машинально говорил иностранец, и тут он заметил совсем рядом Шамсадова. — О-о-о! Мой юный друг! — чересчур панибратски Безингер стал обнимать учителя истории, задавая массу вопросов в форме джентльменского этикета.

Президент был тоже весьма любезен, правда, только сухо подал руку, снисходительно похлопал по плечу. С появлением Малхаза беседа двух персон явно расклеилась, и по предложению генерала решили тут же, на вершине, сообразить небольшой ланч, хотя было довольно рано. Шамсадову показалось, генерал не сказал, а просто что-то рявкнул в рацию, и многочисленная охрана или группа сопровождения, что толпилась в низине ущелья у вертолета, превратилась из автоматчиков в официантов. Маленький столик, как скатерть-самобранка, изобиловал всем, что пожелаешь; а гость желал только виски с икрой и сигару.

Кому-кому, а президенту Малхаз перед иностранцем отказать не смог и впервые в жизни выпил. Видимо, это развязало ему язык, и он вступил с Безингером в оживленный диспут.

— Ладно, ладно, — в какой-то момент резко оборвал мысль Малхаза иностранец и, похлопывая его по колену, весьма любезно улыбаясь губами, но не глазами, склонившись к уху, прошептал. — Мы об этом после поговорим. — И уже обращаясь к президенту. — Давайте выпьем за этот благодатный край и его мужественный народ!

— Да, наш край очень богат! — после тоста подтвердил генерал. — Только нужны инвестиции для развития.

— Так я ведь Вам уже говорил, — артистично развел руками Безингер, — Конгресс уже выделил миллиард, что Вы волнуетесь? — Надолго присосался к толстой сигаре, с удовольствием выдыхая клубы дыма. — Просто Вам надо окончательно определяться... И еще, деньги пойдут не просто так, а под конкретные разработанные программы... и Вам надо привлекать к себе более грамотных людей, вот таких, как мой юный друг, — при этом он по-отечески потрепал хилое плечо Малхаза.

Потом уже не по-отечески, а наставительно Безингер что-то растолковывал президенту. Речь шла о ранее говоренном, Малхаз многое не понимал да и не интересно было ему все это, и лишь когда иностранец сказал: «Вот, к примеру, поручите провести полную петрографию гор ему», — Шамсадов очнулся.

— Так я ведь не геолог, — удивился учитель истории.

— Что значит «не геолог»? — урезонил президент, улыбаясь. — «На войне как на войне», прикажем — станешь геологом. Ха-ха-ха!

— Вот это верно! — тоже стал смеяться иностранец.

— А ты хоть стрелять, с оружием обращаться можешь? — переходя на чеченский, спросил генерал.

— Нет, — в такт всем улыбался Шамсадов.

— Вот это плохо, — насупил брови генерал. — Ничего, этому тоже научим, это важнее ихней брехни, — по-чеченски продолжал он, и, переходя на русский, к Безингеру. — Вот, приходится перевоспитывать молодое поколение.

— Да-а, чума коммунизма, — согласился иностранец.

Расставались даже теплее, чем встретились, теперь и президент обнимал Шамсадова, приказал явиться к нему назавтра в президентский дворец, там же его должен был ожидать Безингер.

После отлета вертолета чуть ли не все жители как героя встречали Малхаза на краю села. Опьяневший учитель истории, пребывая в эйфории, показывал всем дорогой подарок иностранца — золотые часы с бриллиантами.

— А что ж ты такого гостя с пустыми руками отправил? — бросил кто-то завистливо из толпы.

— Что?! Как! — заплетался язык Малхаза. — Я ему... Я ему... — растерянно оглядывался он.

— Отведите его домой, — посоветовал председатель сельсовета.

— Отпустите! — развязно кричал Малхаз. — Я настоящий горец, я знаю, что такое гостеприимство. Я ему подарю... вещь гораздо дороже этих часов.

— Ха-ха-ха! — хором насмехалась толпа.

— Что ж ты ему подаришь?

— Может, последнюю бабушкину телку?

— Да нет, свои горшки.

— А может, откопанный череп?!

— Сейчас посмотрите, — разъярился Малхаз, кривой иноходью побежал домой, кое-кто последовал за ним.

Через минуту Малхаз вышел, бережно неся перед собой картину, и так случилось, что именно в это мгновение солнце закрылось плотной тучей, стало сумрачно, тревожно. Толпа сразу смолкла.

— Напоили беднягу, — жалобно сказала одна женщина.

— А когда от них польза была, на равнине все пьяницы.

— А картина красивая!

— Вот такую невесту он ищет, потому и не женится.

— Отведите его домой.

Насилу Шамсадова завели во двор, однако в дом идти он противился. Когда последних ротозеев старики прогнали со двора, учитель истории, оставшись в одиночестве, установил картину к стене и пьяно кричал:

— Что эти бестолочи понимают! Что они видели?! Ты, — тыкал пальцем он в грудь женщины с картины, — будешь висеть в лучших галереях Европы и Америки! Мое имя узнает весь мир! Мне будут позировать королевы и президенты! Я стану великим и богатым! — орал он.

Первая крупная капля упала рядом с ним, следующая ударила в голову, а затем зачастили, запахло пылью, от порыва ветра зашумела листва, дождь усилился, грянул гром, совсем рядом блеснула молния. Стихия полностью заглушила надрыв учителя истории, но он упорно стоял и жестикулировал перед картиной вопреки всему; тут подоспели соседи, вначале картину, а потом самого Шамсадова занесли в дом.

Он очнулся глубокой ночью. От раскрытого настежь окна знобило. Буря ушла на восток, и теперь из-за далеких перевалов доносился гул небосвода, который в унисон сливался с разбухшими от обильного ливня ревом водопада, рычанием Аргуна и головной болью Малхаза. Редкие всполохи уходящей зарницы озаряли проем окна, тускло освещали комнату. С замирающим сердцем он первым делом глянул в сторону картины — ее нет. От щемящей тревоги резко вскочил, на мокром от дождя полу поскользнулся, больно ушибся о нары, но, не обращая на эту боль внимание, озирался в потемках. Новая вспышка молнии, и он в упор выхватил ЕЕ гнетущий, брезгливо-укоризненный взгляд; картина, как ненужный хлам, стояла на полу, заставленная в угол. Он осторожно взялся за ее рамку, боясь оступиться в темноте, бережно поставил на прежнее место. Не набравшись терпения зажечь керосиновую лампу, он спичками, до обжога пальцев, освещал разные места картины, в спешке только бегло осмотрев, понял — дождь, а точнее он сам, хотел осквернить картину, но это не случилось, она не сдалась, лишь на основном тоне щек стекла слеза от печальных глаз, поползли уходящие тени, и получилась такая изумительная нерукотворная симфония теней, гамма движений, что, казалось, слезы все текут и текут, создавая иллюзию жизни, наполняя духом картину.