Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Может, их издалека, стрелами, — как военный предложил Астарх.

— Человека убить — последнее, — мудро рассуждал Мних, — надо терпеть… Да и вряд ли они открыто сунутся; драться и воевать — им не по нутру, разве что пощипать, столкнуть, облаять… а подкупить здесь некого, так что будем спать по очереди, там посмотрим.

И неизвестно, чем бы все это кончилось, да судьба им благоволила. Уже к закату с севера подул свежий, прохладный, приятный ветерок, а к ночи и звезды скрылись, и без особого ветра, без буйства, без шторма упала одна крупная капля, потом резвее, и полил такой щедрый дождь, как говорится — из ведра.

Врагов больше не было, все стали единоверцами, вновь командовал Мних — на палубу вытащили все, что имело емкость, кинули все тряпки, шелка и ковры, а дождь все лил, лил, и так до самого рассвета. А утром солнце взошло, и туч вроде бы и не было; так, где-то на востоке, бордово-сероватая пелена; и будто зарождаясь в той стороне, буквально проходя над их головами и исчезая в туманной дымке на северо-западе, зависла чарующая ярко-красочная широкая радуга, и кажется, что от ее блеска и море стало изумрудно-пурпурным, родным, цветущим.

— Это Божие знамение! — повелительно поднимая руку, торжественно провозгласил Зембрия Мних. — Оно указывает нам путь от Египта и Иерусалима, где мы зародились, до благодатной Европы — где мы будем счастливо жить!

Черные фески упали ниц, очень долго молились в сторону, откуда исходила радуга; потом, по очереди, все встали на колени перед Мнихом, и на непонятном для Астарха языке что-то вымаливали, понятно — прощения, целовали подол его платья. А Мних как Божий помазанник грациозно воспрял, был очень строг да изредка косился на Астарха, и тогда, еле скрывая ухмылку, тайком ему подмигивал. Процедура затянулась, и кто-то уже пытался облизать персты доктора; кто ранее этого не сделал, вновь встал в очередь, и все на коленях. Видать, Мниху все это изрядно надоело, и он уже в истоме всепрощающего Господа таращил в небеса глаза, и вдруг встрепенулся, чуть не стал обыденным, но вовремя спохватился, и еще более торжественно и повелительно:

— С моей помощью вы одолели часть мук. Но помните — это не все, вся жизнь земная — это страдание. А я терпел, терпел все ваши слова, истязания. И, как Бог мне завещал, я вас прощаю — мои сыны, и вот вам еще один символ жизни и верного пути под моей командой — белая чайка, она укажет нам путь к земле… Прочь! Что присосались?.. К веслам, за весла, свиньи! Гребите, гребите! Астарх, где кнут?

Только Зембрия Мних, повидавший на своем веку немало земель, сразу же издалека узнал появившуюся на горизонте в мареве зноя очаровательную землю — знаменитый остров Лесбос, куда по его тайному велению на пожизненное заключение был сослан бывший император Роман Лекапин.

Вглядываясь в остров, как бы от солнца Мних тщательно прикрывал рукой глаза, да все равно, наблюдая за ним сбоку, Астарх видел, какое противоречие всколыхнуло воспоминание о прошлом и как оно явственно отражается на лице Мниха, с преобладанием чувств брезгливости и досады.

Может быть поэтому, доктор приказал более не приближаться к острову, и вначале хотел было отправить на землю кого-либо еще, однако подумав, решился плыть сам на лодке в сопровождении одного Астарха, ибо только он знал всех и вся в этой, да и в других округах.

Астарх ничуть не удивился, что командир местного гарнизона и глава духовенства приняли Мниха с царским почетом. Не удивился, что с резвостью принялись исполнять пожелания доктора: выделить рабов-гребцов, много пищи и вина, и даже снять с другого корабля дубовую емкость для воды. Удивился Астарх иному — доктор пожелал увидеть заключенного Лекапина, и по пути к огромному нависающему каменному замку, как бы рассуждая про себя, да так, чтобы слышал Астарх:

— Слава Богу, эти идиоты еще не знают, что императора Романа Второго — уже нет… а новый кандидат, еще не став им, уже продался… О, Феофана! Это все она — стерва! Да и Самуил — дурак, без меня ничего сделать не может.

Изнутри замок был еще ужаснее, мрачнее; даже воздух был здесь спертым, замшелым, давящим, так что его не хватало, и несмотря на смрад, приходилось глубоко вдыхать ртом. К счастью Астарха, в само подземелье, где непосредственно находился бывший царь, Мних пожелал спуститься один. Вернулся он нескоро и был почему-то огорчен.

— Какова жизнь?! — сокрушался доктор. — Этой идее не суждено сбыться — бедняга тронулся умом… А мог бы вновь стать императором… — И недовольно цокая языком. — Жаль, что я не в Константинополе; что они там натворят?! О, Феофана — дрянь!.. И может и поздно, а все равно надо искать иной путь, а путь — один… Пойдем, Астарх, здесь на острове есть места и повеселее.

Лишь к закату дня, обойдя высокую гору, они достигли другой оконечности острова — казалось, это другая земля: в пойме извилистой, говорливой, прозрачной небольшой реки густой, звенящий голосами многих экзотических птиц, ухоженный лес, нисходящим конусом простирающийся темно-зеленой полоской вдоль русла, от вершины горы вплотную до моря, где на самом побережье раскинулся роскошный парк с фонтанами и аллеями, и не одно, а множество зданий разной архитектуры и размеров, и все они утопают в зелени, блестят мрамором, и хоть из камня, а с виду легки и изящны.

— Женский пансион — кузница кадров, — при походе к парку пояснил Мних.

Этих слов Астарх не понял, спросить не успел — оказывается, их уже ждали: навстречу вышел маленький, сухонький старичок, явно евнух. Хоть и был старик гораздо старше Мниха, а с почтением он произнес имя «Зембрия» и обнимал доктора с ученическим послушанием и с такой же виноватой покорностью выслушивал долгие нотации гостя на непонятном для Астарха языке, и лишь одно Астарх уловил — имя царицы Феофаны прозвучало не раз, и с каждым разом голова евнуха согласно склонялась, он что-то шепотом недовольно причитал.

— Ладно, — наконец на греческий перешел Мних. — Этот молодой человек, — указывая на Астарха, — и я — устали с дороги. Что мне надо, ты знаешь, а ему — по полной процедуре, как здоровому мужчине.

По живописной территории Астарха провели в отдельный большой дом, и кругом ни одного мужчины, только женщины, юные и очаровательные. Он мечтал только о спокойном сне, но вначале ему преподнесли какой-то горьковатый горячий напиток, потом цветочный нектар с запахом жасмина, лепестков роз и еще чего-то непонятного, возбуждающего. А на ковре перед ним — яств, каких он даже в царском дворце не видывал, и для поднятия настроения ему нежные песни поют, другие, почти нагие, невиданные пластичные танцы исполняют, а с двух сторон от него что-то раскаленными спицами трут, легкость и блаженство в мозги вветривают. А потом его купали, каждую клеточку ласкали, и весь этот все более возбуждающийся восторг вскипел в бешеной страсти, когда неожиданно появилась одна, как кошка гибкая, раскосая, чуть полноватая черноволосая смуглянка…