Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Без сына никуда не пойду, — упрямо заартачилась Ана.

— Мы теряем время, — вроде бесстрастен голос купца. — И лучше по-доброму. — Потом угроза. — Мних очень слаб, его жизнь под вопросом… Только Астарх знает место затопления, и только Вы, сиятельная Ана, насколько нам известно, можете глубоко нырять.

— Вы о чем? — удивилась Ана, даже перестала плакать.

— Ах! — декларативно воскликнул бар Меир. — Значит, супруг Вам ничего не рассказал. Похвально, Астарх, похвально. Мних не ошибся в Вас!

— Люди! Какие-то страшные вооруженные люди окружили наш дом! Они всюду, — чуть ли не кубарем спустилась в подвал очень испуганная Артемида.

— Это наши люди, — будто успокаивал всех, важно сказал гость. — Вот утром появятся другие, которые тоже — на этом слове он сделал многозначительное ударение и выдержал паузу, — вас, Ана и Астарх, не пощадят.

— А моя сестра, Аза? — за последнее жалобно уцепилась Ана.

— Она уже здесь, — будто волшебник, все решает купец. — И все наиболее ценные вещи мы прихватили… Скоро светает… Ни у меня, ни у вас, хоть Мних категорически против насилия — выбора нет… Лучше подобру. Ведь едем в Хазарию…

На пенящемся в темноте бурливом сыром берегу, предчувствуя, что навсегда, пока не оторвали друг от друга, трогательно прощались с породненной семьей Радамиста. Вскоре мрачный силуэт Константинополя, с плененными сыном и братом, остался позади, растворился, как сон, в волнистой черни, будто его никогда в судьбе и не было. И лишь когда на востоке чуточку прояснился небосвод, в стороне, словно чудовище, из толщи воды появилось двугорбое очертание.

— Помнишь этот остров? — тоскливо шепнула Ана сестре. — Остров Басро Бейхами, где были в рабстве.

— Боги, — заскулила Аза. — Столько лет прошло, а словно один кошмарный день, в непрекращающейся никогда тоске…

— Да-а… Как тогда расстались с родными, так и сейчас. — Ана вновь тихо заплакала. — Неужели мы больше не увидим Остака и Бозурко? Неужели наш род иссякнет?.. Я думала, что со смертью Басро и Язмаша больше нет на земле плохих людей, а оказалось… как прибыли в неволе, так и убываем по нужде.

— О-о! Дела! Сколько мы с тобой вместе, и врозь, мечтали об этом дне, дне возвращения на родину, на Кавказ. И как он печален, невыносим… Чужбина то же рабство — отбирает свою дань!

Две сестры, уткнувшись в плечо друг другу, чтоб никто не слышал, тихо-тихо заплакали, а потом что-то тоскливое, ноющее на родном языке запели, и может, от этого, Ана не выдержала, бросилась к борту. Астарх и еще много пар сильных рук буквально уже на лету ее успели схватить. А Ана все извивалась, металась, свирепо кусалась, рвалась назад и очень долго душераздирающе кричала:

— Остак! Золотой Остак! Моя последняя кровинушка, мой маленький О-с-та-а-ак!!!

Когда справа по борту, на востоке, обозначилась тоненькая сизоватая, но уже четкая линия горизонта, маленький кораблик стало сильно трясти, и Ана с горечью поняла, что они в открытом Черном море, что Босфор и Константинополь с ее сыном и братом позади; может быть, навсегда, и больше она сюда никогда не вернется, никогда…

На рассвете испарений еще маловато и еще виден берег Азии, а потом солнце, уже не так нещадно, как в разгаре лета, но еще жаляще ослепило мир, в мареве сузило линию видимости; и если раньше, в любой, даже самой рабской ситуации Ана как-нибудь постаралась бы защитить свою все еще шелковую белоснежную кожу от жгучих солнечных лучей, то теперь на все наплевать, ее жизнь позади, мысль лишь о маленьком сыне.

Вскоре по курсу показался с виду торговый, да напичканный оружием большой корабль. Не раздумывая, Ана выполнила общую команду — перебраться.

— Вас хочет видеть Зембрия Мних, — первое, что услышала Ана на этом борту.

До сих пор она всегда видела и представляла себе доктора толстым, холеным, вальяжным, а перед ней лежал тощий, обросший старик с посиневшими губами.

— Ана! — слабо блеснули его глаза, на лице подобие улыбки. — Ваша светлость! Простите, что лежу пред Вами, — все еще большой, теперь костлявой прохладно-слизкой грубой рукой он обхватил ее кисть, поднес к губам, и вновь переходя на «ты», — Ты святая, святая!.. Как я рад, теперь с нами будет удача, ты наше божество…

Слабый, болезненный, долго непрекращающийся кашель сбил его речь и дыхание, так что он не мог продолжить, однако руки Аны не выпускал, и отдышавшись, потянул к себе, и сбивчивым шепотом на ухо:

— Больше просить некого, прошу тебя, ... кха-кха-кха, прошу, похорони меня на своей родине, и хоть иногда посещай могилу.

— Чего? — грозно выпрямилась Ана, в недовольстве, в полный глас, — О какой «могиле» Вы мечтаете? А кто Остака будет спасать? — и мягче, — Зембрия, дорогой, Вам умирать нельзя, без Вас сын пропадет. Кто с императором Византии справится?

— Боже, Боже! Ты как всегда права. Ведь я нужен Остаку… Я должен, я обязан жить, я должен бороться до конца… Ана, со мной нет моего чемодана. Позови бар Меира, надо зайти в Никомидию, там мой ученик, доктор, у него есть снадобье.

Мних не знал — из-за его болезни, уже не он был главным на корабле и далее по миру; и самый богатый человек — Иехуда бар Меир, хоть и остался в тайной роли заместителя, но теперь заместитель не Мниха, а сообщество решило: новый лидер — бывший главный евнух Византии, всезнающий Самуил.

— Никаких отклонений, — сухо постановил Самуил, безсочувственно глядя на доктора. — Ты, Зембрия, пока еще живой, лучше посмотри-ка, правильно ли указывает курс твой любимец Астарх? — и далее на иврите, думая, что его не поймут, да Аза позже перевела. — Как поднимем сундук, этих безбожников за борт.

На что Мних, пытаясь привстать и придавая своему голосу твердость, на том же диалекте ответил:

— Безбожники — скорее, ты и я. И за борт полетят не они, а вначале ты или я, — и чуть позже, видимо понимая свое положение, просящее, — Ана с нами, она приносит удачу.

— С нами должен быть Бог! — пафосно постановил Самуил, уже не глядя на больного, а прищурившись, оценивая курс.

— Ха, — противно усмехнулся Мних. — Бога с нами давно нет, и не могло быть ввиду всех наших деяний.

— Что? — резко обернулся Самуил. — Замолчи, гад! — и он, несмотря на возраст и хилый вид, так ладонью хлестнул, что больной свалился с лежака, а Самуил, широко расставив над его головой ноги. — Из-за тебя, из-за твоей Аны и твоего тайного бегства в Константинополь все это произошло! Понял? Понял, свинья?

— У-у-г, — простонал Мних, и все же, усмехнувшись. — Что, и за тысячу лет до этого, что не могли взять сундук, тоже я виноват?

— Замолчи, замолчи, свинья! Тебе ближе не мы, а эти язычники. Думаешь, не знаю, на кого ты завещание написал? Тьфу, — полетела смачная слюна. — Как найдем сундук, там же скинем тебя, тебя, предателя, изменника, безбожника!