Канта Ибрагимов - Аврора

— Папа, ты болеешь? — и тут же в трубке голос жены. — Ты опять в больницу попал? Небось, напился? — Цанаев сам отключил аппарат.

Он долго лежал, глядя в потолок. Думал, вот-вот перезвонит дочь, а позвонила Аврора, и только она звонила ему в последующие дни и всегда интересовалась, что он ест:

— Вам необходимо качественное, домашнее питание.

— Здесь кормят хорошо, — успокаивает Цанаев.

— Я знаю, как в больницах Москвы кормят… А жена, дети навещают?

— Дети звонят, учатся, им некогда, — сообщает он, а тут вдруг жена звонит:

— Ты еще в больнице? — это было сказано с некой заботой, а потом: — Слушай, эта дрянь, эта дура совсем обнаглела. Поучает, как обязана я, жена-мусульманка, своего мужа обихаживать. Ха-ха-ха, это дура говорит, мол, если ты, как супруг, не благословишь, я в Рай не попаду.

— Кха-кха, — то ли кашель, то ли поперхнулся от чего-то Цанаев, а жена продолжает:

— А я ей в ответ: как-нибудь разберусь, а вот ты, старая дева, на чье благословение рассчитываешь? Разве что какой древний, плешивый норвежец-лю-бовник за тебя слово вымолвит?

Цанаев выключил аппарат.

Больше супруга не звонила. И Аврора не звонила. Цанаев тоже день-два Авроре не звонил, хотя очень хотел: из-за жены было стыдно, зная, что она еще могла наговорить. Лишь когда его выписали, и он оказался в той же комнатушке общаги, ему стало невмоготу от одиночества, и он набрал Аврору:

— Я уже здоров, выписали.

— Гал Аладович, скажите честно, вы где, дома или в общежитии?

— В общежитии, — сказал он после долгой паузы.

— В 1401?

— Да, — ком поступил к горлу Цанаева, уже знакомая боль стала медленно, да неотступно сдавливать грудину. — Аврора, только ты у меня осталась. Лишь тебе я, получается, нужен… Но ты не волнуйся. Спа-сибо тебе. Теперь деньги есть, я завтра возьму другую комнату.

— Что значит «другую комнату»?! — возмутилась Аврора. — Профессор — среди студентов и аспирантов. Где это видано? Да и вообще, Гал Аладович, вы ведь чеченец. Как это вы могли уйти из своего дома, дома своего отца? Это не по-чеченски, не по-горски! Не хочет, не может жена жить с вами, в вашем доме — пусть сама и уходит.

— Аврора, — виновато говорит Цанаев, — это ведь Москва, тут свои законы и порядки.

— Для чеченца закон один — Адат, где бы ты не жил.

— Аврора, слабак я, и не чеченец, и не русский — просто никто, зря прожил жизнь.

— Перестаньте, — грубо пресекает она. — Вы известный во всем мире профессор.

— Ну и что? Кому я нужен?

— Всем нужны, всем. Стране, народу, семье, друзьям, — она сделала паузу и очень тихо, но твердо: — Мне нужны.

Наступила долгое, долгое молчание, которое нарушил Цанаев:

— Аврора, была б ты рядом. Ты мне так нужна.

— И вы мне очень нужны, — тут она резко осеклась и, меняя тему: — Вы мне поможете с докторской?

— Я люблю тебя! — очень громко заявил Цанаев. — Ты нужна мне. Очень нужна! Я хочу, чтоб ты была рядом… Помоги.

— Помогу, — прошептала Аврора, и чуть погодя уже четко и твердо: — Гал Аладович, я хочу доказать и показать вам и всем остальным вашу ценность и значимость. Можно, я это сделаю?

Цанаев понял, что Аврора на что-то решилась, и это решение, как и все, связанное с ней, будет резким, неожиданным и даже революционным. Он готов идти за ней, с ней, да одно «но»: есть ли у него здоровье и силы? Однако, выбора у него нет, и он совсем не хочет иного выбора — хочет быть с ней, и поэтому отвечает:

— Аврора, тебе все, что угодно, можно.

— Загранпаспорт с собой?.. У вас еще действующая виза. Деньги на дорогу есть. Вылетайте в Осло первым же рейсом.

— Я еще слаб после больницы, — он говорит как есть. — Может, я отдохну два-три дня, окрепну?

— В общаге? В 1401 вы не окрепнете и не отдохнете… Если не хотите…

— Хочу, — крикнул Цанаев.

Как только он это сказал, более не задумывался и не сомневался, и даже боль отступила, появились силы и как-то странно, по-особому, словно наступила весна, очень захотелось радоваться, жить, парить. Правда, это ощущение длилось совсем недолго. Уже первый затяжной поход в международные авиакассы показал, насколько он слаб.

Лето было в разгаре — в Москве жара, в метро от духоты не продохнуть, и он все чаще и чаще кидает к рот различные таблетки. Однако от этого не легче, ему очень тяжело ходить, тяжело дышать, а он, как юноша, из-за любви собрался на край света лететь. И лишь когда билет до Осло уже был на руках, он понял, до чего противоречивые чувства распирают его душу, его сознание и совесть.

Он понимал, что уже далеко немолод. Что даже, если Аврора ответит как-то взаимностью в любви, то он-то все равно не тот мужчина, который нужен еще молодой, девственнице. А что скажут и подумают родные, близкие, знакомые? Что ни случись, виноватым будет он, он старше, он мужчина, он чеченец, значит, в любом случае с него спрос, и он во всем виноват. А почему виноват? А может, действительно, виноват? Вон, Ломаев ему не раз говорил, что у него в семье никакой любви нет. Но это семья, и он — ради дочки. А может, все так живут.

А Цанаев не может, не хочет, и не дают ему жить. Но у него ведь взрослые дети, дочь на выданье… Столько противоречивых чувств, и Гал Аладович не выдержал, позвонил домой — никто не ответил, на мобильный жены — не ответила, только дочка на связи.

— Папа, ты как? Мы скоро приедем. Мы в Турции, на море отдыхаем.

— Хорошо, — он крайне удивлен. — Тебе, вам что-нибудь надо? Попроси маму позвонить.

Цанаев ждал, очень ждал звонка от жены, надеясь, что она как-то повлияет на его действия и жизнь. Именно жизнь, потому что он чувствовал, как ему тяжело, как ему тяжело идти, просто идти. А он — в другую страну, на самолете. И он даже не представляет, сможет ли он подняться по крутому трапу, — так он бессилен и немощен, ощущает смерть: сердце не может, не может работать и все слабее и слабее бьется. Ему ли куда-то лететь, тем более, из-за любви? Он не смог стать кормильцем, а стал обузой жене, и она его отвергла. Теперь он собирается стать обузой для Авроры. В чужой стране? А денег нет. А вдруг он там умрет?

В аэропорту душно, а его знобит, тошнота и холодный, мелкий пот пробивает. У самой регистрации, так не дождавшись ее звонка, Цанаев вновь набрал номер жены:

— Вы еще на море? Как дети?.. Я улетаю в Норвегию, — и он отчего-то добавил: — На лечение.

— Какое лечение!? Сучка позвала? Эта старая дева падшего мужика нашла. Небось, справку заиметь хочет, мол, замужем была. Знаю я эти блядские штучки. Да летите ты и она куда подальше. Это она тебя одурачила, околдовала — «великий, физик, профессор, ученый»! Она превратила тебя в тряпку, сделала больным… Ха-ха, как ты ее разочаруешь. Лети, куда хочешь.

После этого разговора Цанаеву стало совсем не по себе. Действительно, он летит не для лечения, не по делам, и не как праздный турист, — он летит из-за любви. Но он физик, и если рассуждать о любви как и о физическом процессе, то какой же он мужчина-лю-бовник? — Еле на ногах стоит, еле дышит. И зачем Ав-рору разочаровывать, для нее, и так несчастной, еще одной обузой быть?