Евгений Суверов - Запад – Восток. Записки советского солдата 1987–1989 гг

Постоянные проверки и построения. Воскресенье и другие выходные в этом отношении были хуже будней. Построения практически через каждый час. Тщательно пересчитают всех, — а вдруг кто-то решил изменить Родине и податься в бега? Держали на коротком поводке, далеко от казармы не отойдешь.

Спустя несколько дней я заступил в наряд по роте. И ощутил некоторое блаженство. Несмотря на большую работу, я здесь отдыхал. Никто особо не напрягал, делал спокойно свое дело и радовался.

Бешеный ритм раскручивался с подъема. Утро начиналось с команды «Подъем!» Полусонным воинам нужно было одеться за 45 секунд и встать в строй. Если кто-то запаздывал, то следовала тренировка (3–4 раза). Затем наш взвод (наша рота находилась на 3-м этаже) строился на улице. Давалось несколько свободных минут. За это время можно было сбегать в туалет на улице (солдаты называли его «Север») или перемотать портянки. Вот такая дилемма — каждый день. Портянки не перемотаешь — собьешь ноги, в туалет не сходишь — утренняя зарядка покажется просто адом.

Затем несколько минут зарядки. Мы бегали в темноте, под музыку. После пробежки чувствовалась бодрость. Затем умывание, заправка постели, подготовка к утреннему осмотру. Солдат должен быть чистым, опрятным, со свежим подворотничком, в начищенных сапогах, побритым — готовым к выполнению поставленной задачи.

…Морозное утро. Территорию части освещает луна, громко звучат популярные тогда шлягеры, только советской эстрады. «Ходит мальчик на руках…» — доносятся до нас слова песни. «Мальчик ходит на руках, а мы уже какой круг нарезаем», — невесело подумал я и вдохнул полной грудью свежий, слегка морозный воздух Прикарпатья…

В столовую мы заходили по одному, держа в левой руке головной убор. Все делалось по приказу, чётко, быстро. Рядом со столовой была солдатская чайная, где продавались разные сладости, кофе. Первый раз я туда попал лишь спустя два месяца службы. Не было времени. Нас никуда не отпускали, личного или «лишнего» времени, как острил сержант Сладкий, у нас практически не было.

После завтрака вся часть строилась на плацу — на развод. Доводилась информация, и мы уходили на учебу или на хозработу. Затем был обед, опять построение, физическая работа или строевая, затем построение, ужин, построение, просмотр программы «Время», вечерняя прогулка, вечерняя поверка и отбой. Всё, еще один день прошел.

В начале службы произошел один случай, который показал, что не так уж всё благополучно в нашей великой многонациональной стране, тлеют межнациональные конфликты.

В один из декабрьских дней наш замполит проводил очередную политинформацию. Он что-то бубнил про интернациональную дружбу, которая сковала на века многочисленные народы СССР. Многие солдаты находились в полусонном состоянии, некоторые, судя по выражениям лиц, с трудом понимали, о чем говорит замполит, и вообще где и зачем они находятся. В классе стояла тишина, лишь шорох авторучек подтверждал, что личный состав 34-го взвода усваивает необходимую информацию, конспектируя очередные изречения наших коммунистических вождей.

Вдруг резко подскочил татарин Мунусов:

— Мы — крымские татары, родина наша — Крым!!! Какая нафиг интернациональная дружба?! Нас угнетают. Нас Сталин выгнал оттуда, переселил в Среднюю Азию. Отдайте наши земли!

У капитана Лакина от страха и неожиданности отвалилась челюсть. Его глаза, как прожекторы, носились с бешеной скоростью, сканируя пространство.

— Садись, боец, не шуми, разберемся. Занятие окончено.

Я был шокирован. Лакин капитулировал, не привел ни одного аргумента. Позорно бежал с поля боя. Замалчивание проблем приводит лишь к ухудшению. Кстати, никаких последствий для Мунусова его выступление не имело. Более того, спустя несколько месяцев он хвастался, что приезжал его отец и накачал капитана Лакина алкоголем в местном кабаке.

— Лакин — алкаш, продажная собака. Деньги просил у отца. Ишак безродный. Я все равно поеду служить на свою родину — в Крым! — и громко рассмеялся.

Действительно, совпадение или нет, но Мунусов после окончания учебки поехал служить в Крым.

Где сейчас Мунусов? Крым, пропитанный кровью русских солдат и матросов, по капризу Н. С. Хрущева отошел к Украине. Сейчас крымские татары самовольно захватывают земли, ведут себя агрессивно по отношению к русскому населению с молчаливого согласия Киева. К чему это может привести? Ни к чему хорошему. Вспомним Косово. Исконно сербская земля. Но пришлых албанцев год от года становилось больше, чем сербов (рождаемость у них значительно выше, чем у сербов, как, впрочем, и у крымских татар детей рождается больше, чем у русских и украинцев). В начале 2008 года, в нарушение международного права, США и их союзники признали независимость Косово.

Как в сказке о лисе и зайце. Пустивший лису заяц был изгнан из своего домика. Как и тысячи сербов стали изгоями, людьми, лишенными своей родины.

У меня появились командиры. Во главе части стоял недосягаемый для нас, смертных, «полубог» — товарищ полковник Муратов. Солдатский «телеграф» предавал, что встреча с ним не предвещала ничего хорошего для служащего. Командиром нашей роты был майор Тасецкий. Строгий, хмурый, никогда не улыбался. Когда он кричал, рот его перекашивало, как от нервной судороги. И вот, угораздило меня попасть ему в черный список. В армии, как, впрочем, наверное, и везде, существует правило — раз зарекомендовал себя с негативной стороны, и этот отпечаток может сохраниться надолго.

Я с первых дней службы явно не понравился нашему «вождю». А дело было так. В один из декабрьских дней наш взвод изучал устройство авиационной пушки ГШ-23. Вдруг в наш класс ворвался майор Тасецкий.

— Уроды, бля, в две шеренги становись, бля. Равняйсь, бля, смирно, вольно, бля. Первая шеренга два шага вперед марш, бля. Кругом, бля. Ну что, уроды, бля, допрыгались, бля, — личный досмотр, бля!

У меня в нагрудном кармане гимнастерки лежал блокнот с адресами близких, друзей. Незадолго до этого я переписал у своего сослуживца количество предстоящих дней службы (730), часов и секунд. Сделал я это без всякого злого умысла, мне просто показалось интересным, и даже представить не мог, что эти записи сыграют не последнюю роль в моем положении. Но другого мнения был наш ротный. Обнаружив мою книжицу, он наткнулся на «крамольные» записи. Его лицо покраснело, нижняя губа затряслась, он начал кричать, что я негодяй, не успел прибыть в армию, а уже считаю дни.

— Урод, бля, как твоя фамилия?

— Суверов.

— Это залёт, бля.

После этого до конца учебки отношение ко мне командира роты, да и командира взвода, было негативным, хотя крупных нарушений (самоходы, алкоголь, побеги и т. д.) я не совершал. Стал «мальчишом-плохишом», мечтавшим, как думал ротный, «сбежать, бля, из армии, бля».