Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть

— У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, — великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.

— Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам лёгкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на неё, как на богиню судьбы Мойру, [35] Мойра — в греческой мифологии — богиня судьбы. Считалось, что существуют три мойры-сестры, олицетворяющих три проявления судьбы. Одну из них звали Лахесис, то есть «дающая жребий»; вторую — Клото, то есть «прядущая нить жизни», а третью — Атропос, то есть «неотвратимая», неотвратимо приближающая предначертанное. — Примеч. авт. — посоветовал Родль, направляясь к двери.

— Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, — молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. — И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что Барра, оберштурмбаннфюрер, барра!

— Италия — дерь-рьмо, дуче Муссолини — тоже дерь-рьмо, — процедил барон. — А вот, что значит ваше «барра», этого я не знаю.

— Боевой клич римских легионеров времён Римской империи. Кое-что из истории Рима нам по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор» всё же придётся почерпнуть. Барра!

Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлёк из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» — вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.

— Барра! — как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая её содержимого прямо из горлышка.

Главное, что впереди его ждали три дня «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Всё остальное никакого значения сейчас не имело.

Оголённая, изнеженная сном и освещённая лунным сиянием женщина. Всё ещё упругая, высокая грудь, пухлые губы, податливая вожделенность плоти… Вот то, чего он не мог по-настоящему познать во время холостяцких экзальтаций у себя на диване, на письменном столе, на балконе, во время их ночного безумия. Хотя в каждом из этих грехопадений проявлялись свои собственные, никогда ранее не познанные им и ничем не заменимые эротические взлёты.

Бургдорф умышленно пришёл в спальню Крайдер лишь под утро, испытав свою страсть монашеским воздержанием, измучив себя мысленными ласками и нафантазированным сексуальным бредом.

Добившись вчера от Альбины намёка на то, что его даже могут впустить в спальню, как приблудную дворнягу, Вильгельм поначалу твёрдо решил деликатно проигнорировать это позволение. Великодушно проспать его, не снисходя утром ни до каких извинений. В конце концов, он столько раз прорывался в спальню Альбины и его столько раз пинали у двери, что теперь имел полное право хотя бы один раз отвергнуть снисхождение этой красавицы.

Но, как оказалось, хватило генерала не надолго. Уже после полуночи, снедаемый страстями, Бургдорф решил, что, чёрт возьми, если уж сия спальня досталась ему как награда за убиение фельдмаршала (или за стойкую верность фюреру, тут уж кто как воспримет), то несостоявшаяся генеральша вполне заслужила, чтобы он отомстил ей за определение столь большой платы. Причём отомстил самой циничной любовью.

Бургдорфу показалось, что по-настоящему Альбина проснулась только тогда, когда он окончательно испепелил себя последним поцелуем яростной страсти, переходящей в блаженное бессилие.

— Вы неплохой любовник, — молвила она, когда мужчина, всё ещё лёжа на ней, затих, уткнувшись лицом в её разгоряченную сном и экстазом шею. — Но для меня этого мало.

— О чём вы, фрау Крайдер?

— Я сказала, что для меня этого слишком мало.

— Не понимаю. До сих пор вам всегда хватало генеральских лампас. Но вот они есть. О фельдмаршале же, насколько я помню, речь до сих пор не заходила.

— Признаюсь и каюсь: я действительно решила было, что вы и есть — «мой генерал». Тот самый, настоящий, за которого стоит сражаться. «Генерал, за которого стоит сражаться!» — я точно определила свою цель?

— Вам виднее, фрау Крайдер, — откатился он на краешек кровати и замер, обессиленно раскинув руки. — Постель — тоже поле сражения. Один стремится во что бы то ни стало истребить врага, другому достаточно его бегства.

— Вы завидовали Роммелю, мой храбрый полководец, слишком отчаянно завидовали.

— А кто ему не завидовал? Но вы ведь прекрасно знаете, что в Герлинген я отправился не из зависти и вообще не по своей воле.

— И всё же отправились.

— Потому что получил приказ.

— Я и не собираюсь обвинять вас в убийстве из зависти. Я всего лишь говорю о зависти, о том, что Роммеля вы воспринимали как своего более удачливого соперника, поскольку тоже бредили фельдмаршальским жезлом.

— Не скрою, немного завидовал. Это последний чин, который способен получить любой из генералов. Как можно не бредить о короне, когда она уже парит над твоей головой? Тут уже или секира, или корона. Всё зависит от случая. Фюрер вполне мог заменить мною, генералом пехоты, любого из своих фельдмаршалов, любого из командующих группой армий. Надеюсь, после этого признания вы не станете вредить мне с тем же упрямством, с каким помогали восходить своему «двухнедельному генералу»?

— Не стану, — просто и убедительно заверила его Альбина. — Ни вредить, ни помогать. Как не стану когда-либо впредь открывать перед вами свою спальню.

— Ну, на это я, собственно, и не рассчитывал.

— Предусмотрительно. Вы сегодня же оставите мою квартиру и поищете себе другое жилье.

Бургдорф приподнялся, очумело посмотрел на женщину, которая только что подарила ему несколько умопомрачительных минут утренней нежности и, ничего не сказав, принялся одеваться.

— Может, вы всё же объясните, что произошло? — спросил он, оставляя спальню, в которую был допущен только один раз, чтобы затем навсегда быть изгнанным оттуда. — Вы чем-то обижены?

— Никаких обид. Просто я действительно мечтала о вас как о своем генерале, который, конечно же, мог бы стать фельдмаршалом. Для этого я подключила бы своего шефа, который дружен с Борманом и с Гиммлером; подключила бы всех остальных, необходимых нам… И меня вовсе не пугало то обстоятельство, что вы завидовали Роммелю. Наоборот, это воодушевляло. Не могу терпеть рядом с собой мужчину, который ни к чему не стремится, не пытается сравниться в славе с Ганнибалом или ещё кем-то там. Вот почему соперничество с Роммелем, Рундштедтом, Манштейном лишь вдохновляло бы меня. То есть вполне смогла бы воспринять вас как соперника Роммеля, пусть даже потерпевшего в этом соперничестве поражение. Но никогда не смогу смириться с вами как с убийцей Роммеля.