Владимир Рыбин - Взорванная тишина

Гаичка повторил про себя эти невесть откуда свалившиеся стихи. И начал вспоминать, где их читал. Но стихи были настолько свои, что уже через минуту он поверил: не вспомнил читаное, а сочинил свое.

Он попытался продолжить стихи, сочинить что-нибудь про корабль, летящий по этому морю-небу. Но вдруг далеко в стороне, там, где лежали умирающие сумерки, увидел темную точку.

— Цель справа восемьдесят, двадцать кабельтовых! — крикнул Гаичка, сразу забыв про стихи.

На море лежало что-то очень похожее на рубку подводной лодки.

— Вводная. Обнаружена всплывшая подводная лодка «противника», — сказал проверяющий.

Снова топот ног, быстрая перекличка команд и докладов. Снова сухие прерывистые очереди спаренных пушек. Пологой дугой трассы проносились над волнами и гасли на темном прямоугольнике цели.

Не памятью, а будто всем телом своим вспоминал Гаичка, как отходило нервное напряжение того «боя». Он вздохнул глубже и застонал от боли в груди. С усилием разлепил глаза, увидел все ту же отмель с тысячами поблескивающих камней и то же ослепительное солнце в просвете туч над горизонтом. И подивился быстротечности мысли, за один миг перелистнувшей полжизни. Море по-прежнему гремело у каменной гряды, раскачивало черный веер обломков.

«Ага, вот в чем дело! Катер! — подумал он. И вдруг ужаснулся. — А где же корабль?!»

Он привстал, чтобы лучше разглядеть волны. Море было пустынным до самого горизонта, утонувшего в серой вуали. Подтягиваясь на локтях, Гаичка отполз от пенных языков прибоя и сел, привалившись мягким спасжилетом к холодной спине огромного камня.

Как это было? Закрыв глаза, он заставил себя вспоминать. Все с того самого момента, как почувствовал перемену качки.

Говорят, моряк верит своей зудящей душе не меньше, чем барометру. Какой еще моряк Гаичка! Но и в него в тот момент ужом вползла тревога. Когда выскочил из кубрика, не узнал моря. Оно было холодным и беспокойным. Ветер срывал с волн белую пену, бил брызгами по мокрым надстройкам. От норд-оста серыми полосами ползли по небу длинные крючья облаков. Но матросы, стоявшие на палубе, смотрели не на небо — на мостик, где перед командиром, вытянувшись в струнку, стоял корабельный радист.

Вскоре все на корабле знали: получен приказ идти на поиски двух ребятишек, унесенных в море на прогулочной шлюпке.

Когда Гаичка заступил на вахту, он сразу понял: предстоит нешуточное. Все офицеры были на мостике, перекидывались репликами:

— Хана пацанам.

— Лодка деревянная — не утонет.

— Закрутит.

— Приготовьте первый кубрик, — сказал командир боцману. — Чтоб тепло было.

— Нашли время для катаний! — проворчал старший лейтенант Росляков.

— Мальчишки, что с них возьмешь…

Гудя всеми тремя двигателями, сторожевик на самом полном шел вдоль берега. Луна, словно клок пены, качалась в черных колодцах неба. Она то совсем гасла — и тогда исчезали и небо и море и чернильная ночь подступала к самым бортам. А то вырывалась из лохматых туч, освещая хаос волн и рождая в груди неясную первобытную безнадежность.

Гаичка пытался представить себя на месте тех мальчишек в лодке, и тогда душа его стыла в холодном ужасе, и озноб заползал за воротник, и хотелось поскорей в кубрик, под одеяло. Чтобы избавиться от этих, как он говорил себе, «демобилизующих представлений», Гаичка уходил на темное правое крыло мостика и там приседал до дрожи в коленях, хлопал себя по плечам, как извозчик на морозе, отчаянно вращал глазами и головой. И твердил себе, что его дело смотреть и слушать, даже если ничего не видно и не слышно. Потому что в темноте может что-то и мелькнуть, потому что сквозь гудение фал может пробиться иной звук.

Самовнушение помогало. После этого Гаичка с полчаса бодро ходил по мостику, вспоминая слова боцмана о том, что морская служба — не песни на полубаке и не книжная борьба с морем, что это — постоянная борьба с самим собой.

На рассвете, когда над морем уже разлились молочные сумерки, радиометрист засек на краю экрана светящуюся точку.

— Цель! — заорал он так, что сидящий рядом гидроакустик вздрогнул и вскочил со своего стула.

— Доложите, как положено, — спокойно сказал командир.

— Малая цель, пеленг сто двадцать, дистанция двадцать пять кабельтовых. Цель на запрос не отвечает.

Через пять минут и Гаичка уже поймал в бинокль пляшущий на волнах спасательный круг.

Мальчишки оказались молодцами. Когда волны вырвали и унесли весла, они влезли вдвоем в один спасательный круг и легли на дно лодки. Ночью ее опрокинуло.

Ослабевших ребятишек внесли в кубрик, раздели, растерли полотенцами, уложили в койки. Кок Шлюндин принес горячий чайник, поставил на стол хлеб, масло, тарелку сахару. Ребятишки выпили по большой матросской кружке чаю и не уснули, как ждал командир, а вдруг повеселели, принялись перемигиваться друг с другом.

— Чему это вы радуетесь?

— А так…

— Выдрать бы вас. Ну да не уйдет. Дома.

Перспектива домашних собеседований произвела впечатление, на минуту ребятишки притихли.

— Зато мы матрац выспорили, — сказал тот, что был постарше.

— Какой матрац?

— Надувной.

— Как это — выспорили?

— А так. Потому что не слабо нам.

Командир удивлялся мальчишкам. Сам прошедший через десятки штормов, он знал цену простой улыбки в такой момент. Впрочем, едва ли мальчишки толком понимали опасность. В их памяти эта кошмарная ночь, вероятнее всего, останется лишь приключением, о котором они будут рассказывать с упоением и восторгом, вызывая отчаянную зависть у сверстников и, кто знает, может быть, желание повторить это смертельно опасное плавание.

«Вот они, истоки морской романтики, — с улыбкой думал командир. — Может, вся романтика в том и состоит, чтобы уметь с детской простотой относиться к опасностям?»

— А если бы утонули?

— Мы знали, что вы нас спасете.

— Как это — знали?

— Дядька сказал.

— Какой дядька?

— А который матрац обещал.

— Ничего не понимаю. Ну-ка сначала.

— Ну, дядька один. Мы на его матраце купались. Севка у него еще угол обгрыз, все зубами держался.

— Ты тоже грыз, — отозвался Севка, по глаза закутанный одеялом.

— Ближе к делу.

— Ну, он сказал, что нам слабо выйти в море на лодке. А я говорю — не слабо.

— Это я говорю.

— Он сказал: давайте спорить. На матрац. Ну мы и выспорили.

— А еще он о вас говорил…

Приятель сердито зыркнул на него глазами, и Севка умолк.

— Что он о нас говорил? — насторожился командир.

— Да выдумывает он все.

— Кто?

— Севка. Известный выдумщик.

— Вы понимаете, что такое граница?

— Мы все понимаем.

— Тогда выкладывайте по порядку. Может, он шпион.

— Не, он вместе со всеми купался.