Михаил Слинкин - Война перед войной

Идиллическую картину нарушает группа взволнованных чем-то афганских солдат. Обступают и наперебой начинают жаловаться, как родному:

— Украли… они… дерево! Только что было, а сейчас нет!

— Какое дерево? — спрашиваю.

— Наше! Дрова. Много!

— Разберемся, — говорю и иду вслед за ними.

Показывают на место, где еще вчера лежало толстое, в полтора обхвата корявое бревно метров пяти длиной. Нет бревна, но за угол ведет глубокая борозда не иначе как от него. Идем по следу и упираемся в распаренного десантника в тельняшке, орудующего топором — летят щепки от искомого бревна, распилить которое, видимо, нечем.

— Где Саша? Командир то есть, — спрашиваю его строгим голосом в расчете на афганцев, жаждущих заступничества и справедливости.

Кивает на дверь. Вхожу, оставив солдат снаружи, и долго объясняю удивленному старлею, что дрова здесь просто так валяться не могут, потому что стоят очень дорого. Привожу для примера цену за кило, сопоставив ее со стоимостью килограмма риса — одного из основных продуктов питания в стране.

— Ну-у, — Саша, недоуменно чешет затылок, прикидывая, сколько же может стоить это неподъемное бревно, — сейчас заведем БМД и оттащим обратно.

Инцидент исчерпан. Довольные афганцы вприпрыжку бегут искать поваров и оповещать сослуживцев, что обед будет на чем приготовить.

Полдень. В составе первой очереди иду на обед в соседний дворцовый комплекс Делькуша, теперь уже расположение десантного полка. Стол ломится от закусок и водки. Положим, хлеб, масло, консервы рыбные, мясные — это понятно, а вот откуда та же водочка, колбаска, огурчики… «Однако не важно, — думаю, — главное, что десантники молодцы: не только бойцы хорошие, но еще и хозяева знатные».

Подают горячий борщ в алюминиевой миске, водку разливают в большие кружки из того же материала. И хотя она болтается вроде бы на донышке, но одним глотком ее выпить не получается, приходится делать минимум три. К концу обеда замечаю, что выпил почти бутылку: норма тогда немыслимая для меня. Но хмеля нет. Видно, нервы еще не отпустили.

К нам во дворец сажают роту десантников, потом еще одну. Радуемся пополнению. Но забот у меня прибавляется. Притирка афганцев к советским и наоборот идет не всегда гладко. «Бесхозное» бревно снова и снова пытаются прибрать, зацепив за БМД. Откуда-то появляется дворцовый «завхоз» и начинает жаловаться, что из гаража исчез представительский «Мерседес» с кондиционером.

В полной уверенности отсылаю его искать пропажу к афганцам. Ну, бревно наши по недомыслию, а точнее — по незнанию местных реалий, еще могут взять, а вот «Мерседес» ни на растопку не годен, ни в БМД его не спрячешь.

Отзывают зенитовцев. Тепло провожаем их. Олег советует на прощание:

— Верти дырку на куртке!

— Зачем? — удивляюсь.

— Как зачем? За такие дела ордена дают.

Млею, но благоразумно воздерживаюсь от порчи одежды. И правильно делаю: вставлять в дырку в итоге оказалось нечего.

Видимо, по инерции, так планировалось еще до событий, вслед за батальоном связи и зенитным дивизионом во дворец Арк перемещается штаб Центрального армейского корпуса. Конечно же, не в парадные апартаменты, но и не в самое плохое здание за казармами гвардии, над которым высится башенка с часами. «Переезжаем» с Андреичем в определенное советникам помещение. Весь коллектив в сборе, подтягиваются и афганские штабисты. Представляют нового командира корпуса майора Халилуллу [55] Халилулла — род. в 1944 г. Член НДПА (фракция «Парчам»), В 1978 г. командовал 88-й артиллерийской бригадой. Арестован в июле 1978 г.: представители фракции Хальк, помимо обвинений в антиправительственном заговоре, вменяли ему в вину, что его бригада во время Апрельской революции оказала активное сопротивление восставшим войскам. После освобождения в звании майора — командир ЦАК, командующий кабульским гарнизоном. Член ЦК НДПА и Ревсовета. 1981–1982 гг. — учеба в Москве, 82–83-м — первый зам. министра обороны, 84–86-м — в резерве управления кадров МО, 86–88-м — зам. министра обороны по строительству. В мае 1988 г. назначен министром транспорта. Воинское звание — генерал-майор. — высокого, с побитым оспой лицом и дергающимися щеками офицера. Это последствия заключения: как «участник парчамистского заговора» он был арестован в прошлом году и лишь сейчас освобожден из тюрьмы.

Обхожу помещения штаба и в одном из них натыкаюсь на другого недавнего политзаключенного — высокого, атлетически сложенного человека, заканчивающего переодевание в военную форму. Здороваюсь и вежливо интересуюсь, кто он.

— Начальник штаба корпуса Нурулхак Олуми, [56] Олуми, Нурулхак — член НДПА (фракция «Парчам»), Военное образование получил в США и СССР. Первый афганский офицер, самостоятельно преподававший баллистику на офицерских курсах «А». С 1985 г. — генерал-губернатор провинции Кандагар и одновременно командир 2-го армейского корпуса. Воинское звание — генерал-лейтенант. — отвечает.

— Много хорошего слышал о вас, — говорю, — в том числе и от отца. Он с вами работал на курсах «А» в 60-е годы.

Нурулхак спрашивает мою фамилию. Когда называю ее, сразу вспоминает отца. Так и познакомились, точнее, возобновили знакомство: Нурулхак, как оказалось, помнил меня еще совсем маленьким. С ним, в отличие от Халилуллы, никогда не перешагивавшего планку официальных отношений, впредь всегда общались просто и относились друг к другу доверительно.

Телефонный звонок. Поднимаю трубку. Женский голос спрашивает начальника штаба корпуса. Прошу подождать и иду звать Нурулхака. Тот говорит минуту и в недоумении кладет трубку: «Ошиблись. Не меня». Звонок, тот же тревожный голос: «Начальника штаба, пожалуйста!» Иду, зову. Та же история. Третий звонок… Нурулхак кладет трубку. Я уже все понял, прошу его: «Это жена прежнего начальника штаба. Будет звонить, скажи ей сам, что муж убит. Я не смогу…»

Вспомнилось, как в начале декабря Шах-Заде пригласил нас к себе в гости. Новая квартира в микрорайоне, немного мебели, скромное угощение — чай, печенье, сладости. Кругом дети от мала до велика. Носятся по квартире и внимания на гостей не обращают. Говорю Шах-Заде:

— Ты, оказывается, счастливый отец! Сколько у тебя всего детишек-то?

— Да сын у меня один, — отвечает и окликает жену, очень красивую, по-восточному так ни разу и не присевшую с гостями женщину. Та приводит, отловив где-то в коридоре, парнишку лет десяти и, положив ему руки на плечи, придерживая, чтобы не сбежал, показывает нам. Видим, вылитый Шах-Заде, только маленький, — такой же черноглазый, носатый и веселый.

— А остальные детишки, — спрашиваю, — соседские?

— Нет, — отвечает Шах-Заде. — Это дети товарищей, погибших. На улице их ведь не оставишь, поэтому к себе забираем…