Сергей Скрипник - Телохранитель

Но надо было до утра выяснить все обстоятельства побега человека из охраны самого Гульбеддина Хекматияра. Это казалось совершенно невероятным, чтобы телохранитель из свиты самого влиятельного полевого командира — Гиндукушского Барса, где каждый нукер по сотне раз проверяется и перепроверяется, решился бежать от него, оставив на расправу в руках своего бывшего хозяина всех своих родичей. Во всяком случае, для такого поступка должна быть очень веская причина. Или же Ширвани никакой не добровольный перебежчик, а самый натуральный «засланец», который сейчас вешает мне лапшу на уши, а цель его — заманить как можно больше наших военных в расставляемую Гульбеддином Хекматияром ловушку.

Настораживало и другое. Горец передавал подробно, с мельчайшими деталями разговор своего властелина с американским посланником, который велся по-английски. Откуда в дыре, коей являются предгорья Гиндукуша, такое скрупулезное знание языка Шекспира и Байрона. Поэтому мой первый вопрос после того, как Ширвани закончил свое повествование, отдающее заметной заученностью и даже вызубренностью заранее подготовленного текста, был такой:

— Откуда вы так хорошо знаете английский?

— Не спрашивайте меня об этом, — резко ответил мне Ширвани. — Это сейчас не имеет никакого значения. Возможно, позже я вам все объясню, офицер.

— Вы вынуждаете меня не доверять вашим словам, уважаемый, — предупредил его я.

— Послушайте, офицер, — перебил он меня. — Я четыре года скрывал эту свою способность, находясь подле Гульбеддина Хекматияра и разговаривая с ним по много раз на дню, как сейчас с вами. И скрывал бы еще одному Аллаху известно сколько времени, если бы не чрезвычайные обстоятельства, которые вынудили меня бежать к вам. Спросите меня что-нибудь, что касалось бы предстоящего нападения на вашу территорию, если смогу, я вам отвечу.

— Постойте, товарищ капитан, — вступил в разговор Акинфеев и что-то быстро, и как показалось мне, не по теме спросил у перебежчика по-английски.

Ширвани стал ему бегло отвечать. На все прозвучавшие вопросы следовали незамедлительные ответы. О чем именно говорили переводчик и пленник, я, конечно же, воспроизвести не могу. Как принято говорить в таких случаях, не знал, да еще и забыл. Но помню восхищенную оценку лейтенанта, воскликнувшего:

— У этого пуштунского горца прекрасный английский! Я такого в здешних диких краях еще не встречал.

— И он, может быть, не пуштунский горец, а английская королева, в крайнем случае, первый лорд казначейства, — вставил я свои пять копеек в их оживленную беседу.

Ширвани молчал, понурив голову.

— Ну, допустим, я поверил, что вы смогли понять все, о чем говорили Гульбеддин и его гость. Возможно, в следующий раз я поверю и в то, что где-то в окрестностях пакистанского кишлака Дрош находится Йельский университет, который вы оканчивали на пару с американским посланником. Но мне непонятна мотивация вашего поступка. Поэтому я пока не верю в добровольность и искренность вашего перехода к нам.

— Попытаюсь вам объяснить доходчиво, офицер, — сказал на тяжком выдохе Ширвани. — Хекматияр — пуштун, и я тоже — пуштун. Правда, мы из разных родов, его более многочислен и, следовательно, могущественен, но не в этом суть дела. Хекматияр — националист, считающий всех мусульман-непуштунов, населяющих Афганистан, людьми подлого происхождения, а посему имеющими меньше прав жить на этой земле. Ему все равно, кого убивать — советских бадахшанцев или афганских, лишь бы ему это было выгодно.

— То есть, — поддел я перебежчика, — вы хотите сказать, что идейно разошлись со своим хозяином и поэтому сдались в бою презренным кафирам?

— Я — пуштун, но не такой, как Хекматияр, — продолжал между тем Ширвани. — Моя жена — таджичка, а если быть более точным, именно бадахшанка с южного Памира, родилась в кишлаке как раз неподалеку от нашего Ишкашима. Значит, мои четверо детей, старшая дочь и младшие сыновья — только наполовину пуштуны, а наполовину — таджики-бадахшанцы. Вот и выходит, что Хекматияр с этим откормленным американцем замыслили убить и моих соплеменников. Мой отец, и мой дед, и мой прадед, и все предки в девятом колене были исламскими богословами. Так вот, офицер, каждый из них прекрасно знал, как знаю чуть ли не с младенчества и я, что в Коране ничего не сказано о том, что правоверные должны убивать правоверных за деньги неверных.

— Насколько я помню, в вашем священном писании нет призывов и к истреблению людей иной веры, а все это выдумки ваших мулл, муфтиев и прочих, как вы точно заметили, богословов.

— Я совершенно уверен, что наши страны должны договориться, ваши солдаты должны с честью уйти домой и при этом ни один волос не должен упасть с их головы.

Ширвани говорил страстно и быстро. Акинфеев едва поспевал переводить.

— Все, что вы сказали, несколько меняет дело, что касается скорого вывода наших войск, то этого обещать вам не могу: мы находимся в вашей стране по приглашению правительства, признанного многими странами — членами ООН, — объяснил перебежчику я, испытывая некоторое чувство неловкости и даже стыда за то, что прежде высокомерно разговаривал с этим человеком, которому теперь готов был поверить.

Однако мне еще не все было ясно, и я продолжил допрос, заметно поумерив свой сардонический тон.

— У вас на той стороне остались родные?

— Как я уже говорил, жена и четверо детей.

— Но после вашего бегства все они — заложники, и Хекматияр попросту может их убить, — высказал я Ширвани свои сомнения.

— Когда ваши солдаты навалились на меня, я кричал своим то, что обычно кричат в таких случаях: мол, уходите, я задержу их, «Аллах акбар!» и все такое прочее. Думаю, у меня еще есть шанс вернуться.

— Каким образом? — спросил его я. — Хекматияр, пусть даже ваша инсценировка с пленением и выглядит правдоподобно, страдает патологической подозрительностью, никому не верит, даже, наверное, самому себе. Кому, как не вам, его ближайшему приближенному, этого не знать. Ваше чудесное возвращение из советского плена вряд ли будет воспринято им с блаженным спокойствием.

— Я четыре года добивался его расположения к себе преданностью поступков и немногословностью, — продолжал настаивать на своем Ширвани. — Он меня приставил охранять этих двух репортеров из CNN. Когда я узнал о том, что участвую в походе на Ишкашим, то решился бежать к вам, в противном случае это было бы не только рискованным делом, но и бесполезным. Поэтому я должен вернуться, подтвердить свою собачью преданность Хекматияру и участвовать в операции «Красный берег», поскольку только так я могу повлиять на ситуацию и помочь вам спасти жизни своих сограждан.